Наркомате обороны уже подписан соответствующий приказ. – Старший лейтенант в морской форме не договорил, какого рода этот приказ, потому что на крыльце появился капитан, адъютант Черенцова. Капитан подал какие-то бумаги матросам, и те, пожав руку капитану, в веселом настроении двинулись от дома. Затем капитан пригласил пожилого танкиста, который недолго пробыл у Черенцова. Вышел он от «самого», сияя глупо-счастливой улыбкой и размахивая в воздухе листом бумаги.
– Порядок в танковых войсках, – выкрикнул он, подмигивая усатому кавалеристу, – давай, конница, догоняй! До встречи!
Наступила очередь моряка. Пробыл он у Черенцова довольно долго, вышел весь красный, потный, возбужденный:
– Это мы еще посмотрим. Это мы еще поборемся. Этот Черенцов – не бог, и над ним есть начальство.
30 марта. В строевом отделе я получил на руки свое «Личное дело», опечатанное сургучом, и препроводительную записку, в которой значилось, что лейтенант Николаев А. В. откомандирован в отдел кадров УКА 54-й армии на предмет использования его в должности не ниже командира батареи 120-мм минометов.
31 марта. Прибыв в Порхов, я сразу же отправился на доклад к капитану Павлову.
– В строевом отделе у капитана Татаринова тебе оформят направление в резерв офицеров артиллерии. Это недалеко. От Порхова в шести километрах – деревня Нестрино.
Я сказал Павлову, что за эти дни очень устал, и спросил, нельзя ли где-нибудь приткнуться и отдохнуть?
– Устрою тебя, так и быть, переночуешь, а завтра поедешь.
По рекомендации капитана Павлова я отправился на квартиру. Порхов сильно разрушен, и с жильем очень трудно. Ночевал я в маленькой комнатке первого этажа каменного дома. Постелили мне на сундуке. Всю ночь плакал ребенок, и было очень душно.
1 апреля. Документы оформили к обеду. Получив направление в резерв офицерского состава УКА, я простился с доброжелательным капитаном Павловым и пошел на Псковское шоссе караулить машину до Нестрино.
К вечеру захолодало. Над сине-фиолетовым, густым горизонтом из-под серых, будто грязная солдатская портянка, холодных и беспросветных туч жгучим золотом сверкала полоса далекого и бескрайнего неба. На попутной полуторке я благополучно доехал до места назначения.
Дом, в который меня определили, рассчитан на трех постояльцев. Я оказался третьим. Знакомимся. Первым протягивает руку пожилой, плотный и лысый капитан – командир пушечной батареи. Второй, тоже капитан, начальник штаба гаубичного дивизиона, высокий, тощий, сутулый грузин.
– Гога, – представляется капитан-грузин и сосредоточенно трясет мою руку, – Гога Хоцишвили.
В доме опрятно, чисто и уютно. На окнах в горшочках цветы и ситцевые занавески.
– Благодать тут, – говорит лысый капитан, – хозяйка хорошая, добрая, готовит нам, что нужно постирает. Женщина кроткая – она здесь за перегородкой. Ты, лейтенант, размещайся. Самоварчик сообразить можно.
– Ты к дэвкам ходышь? – доверительно спрашивает капитан Гога.
– К каким девкам? – удивляюсь я.
– Здэсъ танца иэстъ, панымаищь? Без дэвка издохнуть можна!
Сверкая синими белками больших навыкате глаз, Гога все косится на мои ноги, а потом внезапно говорит:
– Давай тъваи сапаги мерить.
– Зачем? – не понимаю я.
На Гоге новые кирзовые сапоги, но перешитые на изящную комсоставскую колодку.
– Сапожник, панымаищь, сволащь, колодка мала издэлал. Жмут. Твои давай мерить.
Мои сапоги обычные армейские, уже не новые, хотя и в приличном состоянии. Помня завет нашего Пеконкина, я драил их до блеска.
– Слушай, давай мэнятъса… А? – Выражение лица у Гоги просящее, чувствуется, что он страшно боится отказа. Его великолепно сшитые сапоги сидят на мне как влитые. Гога смотрит на меня умоляющим взглядом. – Сматры… А?! Оны тэбэ самый раз! Давай мэнятъса, а?!. Будь и другам.
Что греха таить, когда я увидел на нем эти сапоги, то подумал: вот они, грузины! Везде устраиваются! Этот сумел уже сапоги перешить.
– Ладно, – говорю я, – уговорил! Так и быть. Из уважения к тебе будем меняться.
– Э… Э… Э… – запел Гога какую-то грузинскую мелодию, протяжную, гортанную, переливчатую. – Я всегда думал, что ты ха…а…арошъ чъловек… Да… Живы будэм, в Кутаиси приэдэшь, хванчкару пить будэм! Харош вино хванчкара – Сталин любит… Да…
Гога чмокнул губами и вновь запел свою протяжную, гортанную и переливчатую мелодию.
– Слушай! – резко оборвав пение, обратился ко мне Гога. – Тэпэръ пайдомъ к дэвкам… а?!.
Лысый капитан сидел в углу на стуле, наблюдал за нами и чему-то улыбался.
В просторной избе, приспособленной для общественных нужд, по вечерам бывают танцы. Один из офицеров играет на баяне, или крутят хрипящий патефон с набором заезженных пластинок. Пришли и местные девушки, одетые в бедные, скромные платьица, многие были в солдатских кирзовых сапогах. Сами танцы состоят в том, что десяток-полтора молодых парней, прижавшись к таким же молодым девчатам, толкутся в тесноте на одном месте под обрывочные звуки музыки. Стоит невообразимый шум, гомон, смех. И над головами танцующих в тусклом свете лампы «молния» плавают причудливые извивы густого и сизого табачного дыма. И в этом мареве, над обшей массой танцующих, возвышается кудлатая, черная, горбоносая голова счастливо улыбающегося капитана Гоги Хоцишвили.
Из душного помещения я вышел на улицу. И здесь я всюду наталкивался на парочки, укрывшиеся шинелями. Резервисты гуляли с местными девчатами. На душе у меня спокойно и радостно.
4 апреля. Нас с капитаном Хоцишвили вызвали в строевой отдел к капитану Татаринову за получением назначения в часть.
6 апреля. Утром капитан Татаринов вручил мне предписание в 534-й армейский минометный полк на должность командира 5-й батареи. Полк ведет бои в районе деревни Весна, вблизи линии железной дороги Псков – Остров. Штаб полка расположен около деревни Волки. Получил направление в гаубичный полк и капитан Гога Хоцишвили.
Утро теплое и ясное. Легкий ветерок гонит по небу рваные клочья облаков.
К линии фронта идем с Гогой на пару. Вскоре подсели на попутную машину. Едем молча, погруженные каждый в свои думы. У развилки дорог у деревни Филатково Гога забарабанил по крыше машины, пожал мне руку и спрыгнул на землю. Машина тронулась. А он стоял, широко расставив свои длинные ноги. Вдруг он сорвался с места и закричал:
– Э! Нэ забывай Гогу Хоцишвили. Приезжай в Кутаиси, хванчкару пить.
– Будь здоров, Гога! – кричу я, махая в воздухе фуражкой.
Машина шла до Погоста Русицкий. Вечереет. И я решаю заночевать.
С помощью шофера, разбитного и разговорчивого парня, устроился в избе, набитой солдатами какого-то автобатальона.
– Вон место слободное. Он все одно ноне в рейсе, – сказал мне парень. – Так что размещайся смело и спи спокойно.
Место, указанное парнем, представляло собой мятое логово на общих нарах. В кучу сбиты матрац, одеяло, телогрейка, провонявшие бензином и маслом. Разобравшись в этом кубле, я прилег не раздеваясь.
