смягчался усмешкой, заставлявшей думать о том, что он намеренно отправил меня на стационар, дабы сэкономить себе дорогое время, а заодно и меня окунуть в полевую жизнь орнитологов.
Кажется, я не ошибся. И прежде чем интервьюировать его, спросил о том, что мне самому осталось непонятным. Об этих таинственных сроках запечатления птенцами родины, весенних гнездовий. А как же они запоминают место зимовки где-нибудь в Антарктике, куда прилетели впервые, а сроки давно прошли. Он взглянул на меня, как мне показалось, даже с некоторым уважением.
— Вы, я вижу, стали вникать… Есть предположения — и у нас и у американских ученых, что на зимовке механизм включается снова. На какое именно время — это еще надо уточнять.
Он умолк, задумавшись, и, как-то невесело покачав головой, сказал:
— Как бы широко шагала наука при условии свободного общения ученых! Но обстановка сейчас сами видите какая, это постоянное разжигание вражды — вот от чего мы страдаем… А вы, значит, заинтересовались ориентацией, ну, это многих волнует, проблема популярная. Но лишь одна из тех, чем занимается наша станция, по диапазонам проблем, пожалуй, единственная в стране…
Он назвал эти проблемы, связанные с сезонными циклами биологии птиц, миграцией, экологией, энергетикой… Назвал фамилии научных сотрудников, которые вот-вот прибудут на стационар и я смогу познакомиться с ними, — Владимир Паевский, Татьяна Ильина, Александр Бардин.
Что такое энергетика? Энергетический баланс птиц? Речь идет о запасе сил, их распределении, затратах на все виды жизнедеятельности. Мы заняты изучением организма птицы, ее активностью в различные времена года и особенно в период перелетов. Как, из чего складываются затраты энергии, бюджет времени — тут все взаимосвязано. Вообще, глубинные исследования, систематика рождают методологию исследований, которая может быть использована в изучении различной фауны — природа едина.
— Сами понимаете, сколь важна связь науки с жизнью, так сказать, ее практическое применение… Ну насчет быстрых результатов — это всегда несколько авантюристично, идет от дилетантизма. Но перспективы есть, и немалые. Данные миграций важны при планировании авиарейсов, это вопрос безопасности. Опять-таки птицы могут быть разносчиками заразы, здесь тоже нужна наша помощь. Или, скажем, расселение полезных птиц на территории страны — горизонты науки и практики смыкаются… А непосредственно — охрана природы. Почему, скажем, исчезают отдельные виды птиц? Я имею в виду не просто «охотничьи» причины, а чисто этнографические. Так вот, зная бюджет времени и энергии, мы можем помочь тому или иному виду выжить. Так сказать, найти «узкое место», чего не хватает для жизни. Вот вам конкретный пример.
И Дольник, увлекшись, поведал мне одну из многих любопытных историй, связанных с опытами аспирантки Татьяны Воробьевой в Ленкорани, где стали убывать стаи гусей только потому, что слишком много сил тратили они на постоянные взлеты. Взлетали же они, пугаясь шума, автомобильного рокота, смеха людей. Ели вдоволь и все же не успевали компенсировать расход энергии. Хотя в других местах в тех же условиях все было в порядке, потому что там птицы уже привыкли и к людям, и к машинам. И значит, дело было совсем не в том, чтобы расширять и улучшать угодья, как думали вначале, а в том, чтобы уменьшить нервную нагрузку, создать условия для постепенного приобвыкания.
— Что значит улучшать угодья?
— Ну там решили посеять овес для подкормки. Да пока бы трактор тарахтел, засевая площадь, они бы все передохли на нервной почве.
Эта неожиданно вырвавшаяся бытовая реплика в устах ученого невольно рассмешила его самого. Но тут же он снова стал привычно серьезным, хмурым.
— Это все проблемы уживаемости человека с природой, деликатное дело. Человек сам продукт природы, и незачем ему делать из себя царя, а надо жить с ней в мире и быть предельно чутким. Нарушение биологического равновесия всегда трагично… Одно время стали вымирать ястребы, оказалось — химикаты.
Он перехватил мой удивленный взгляд и утверждающе кивнул:
— Вот именно, тут — цепочка… Я уже не говорю о том, что, скажем, ДДТ, да, да, тот самый, за который шведский ученый получил Нобеля, вреден для человека, хотя вначале это не подтверждалось опытами. Тут важна концентрация. У ястребов мы обнаружили ее в большом количестве. Трава — насекомые — птицы — ястреб, в нем концентрация предельная, и вот — смерть. Сейчас многие химикаты запрещены, но я не поручусь, что кое-кто не нарушает запрета. А то и просто, как заметил Василий Песков, слепо выполняет инструкции. Тут необходимы мудрость и осторожность и жесткий контроль за производством и воздействием любых, на первый взгляд, полезных химикатов. И конечно, глубокое проникновение в суть биологических взаимосвязей, с тем чтобы помочь природе бороться за свое существование. Не случайно, скажем, в некоторых странах размножают муравейники. Они оздоровляют лес. А без леса нет птиц, а без птиц и тех же муравьев вырождается зеленый мир… Между прочим, — вернулся он к начатой теме, — орнитологи первыми выступили против тех, кто считал, что химикаты для теплокровных безвредны.
Вообще, должен вам сказать, — продолжал Дольник, — в этнографии птиц ядохимикаты имеют серьезное значение. Скажем, конкуренция видов не всегда зависит от условий. Кстати, этим сейчас занимается Леня Соколов. Знакомы?
— Не только с ним, со многими. Время-то было.
— Хорошие ребята подобрались, — сказал Дольник, и лицо его привычно преобразилось в улыбке. — Однако пойдемте, дела у меня…
Мы вернулись в лесную обитель орнитологов. Дольник, собрав ребят, о чем-то с ними беседовал накоротке, а я спустился к морю. В безветренных сумерках оно казалось серой, слегка волнующейся пустыней с чуть слышным накатом. Редкие всплески ее волны, нарушавшей тишину леса… Где-то далеко слышалась музыка. С высоты потемневшего неба вдруг донесся тонкий, приглушенный расстоянием прощальный покрик — птицы улетали на юг.
Не раз я бывал в этом, густо поросшем акациями, городском сквере, где стоит в бронзе Уллубий Буйнакский, главный большевик Дагестана, как его называли здесь на заре Советской власти: в числе первых он строил ее, с оружием в руках защищал, и горцы разных племен понимали его язык — язык правды.
Это было не так просто — открывать глаза людям, веками блуждавшим в потемках шариата, чьи гражданские права сводились к деспотизму в семье, а свобода выливалась в разгуле родовой мести во имя аллаха. Он был мудр, этот бог, своекорыстной мудростью богачей и так же, как его слуги, тщеславен и жесток.
Вот о чем мы говорили с моим старым знакомым, автором памятника, народным художником Абдулажидом Газалиевым, случайно встретившись в Буйнакске. И потом, в течение моей командировки, столкнувшись, бывало, в уличной суете, шли в сквер, где всегда было прохладно от гулявших в листве ветров. Он так и
