в тихий парижский дом на улице
Mechoin — пришел проститься. Последние напутствия, условились о связи, о переписке. Расстались на лестнице…
Добрался Лопатин благополучно и сразу втянулся в дело. Ум, анергия, авторитет, практическая хватка быстро сказались: оживились центральные и местные кружки Киева, Казани, Москвы, Одессы, Харькова, Саратова. И вдруг — провал. Тревога и беспокойство одолевали Лаврова. Что будет дальше?
Элеонора Маркс — Лаврову, 31 декабря 1884 года, из Лондона в Париж: «Я не могу Вам передать, с какой болью я узнала об аресте нашего дорогого друга Лопатина. Он был со мной в вечер своего отъезда из Лондона. Мы долго разговаривали о нем и его делах, и я рассталась с ним с очень тяжелым предчувствием. Уходя, он меня обнял и сказал «на этот раз это действительно прощай». Но я не хочу отчаиваться. Он уже не раз возвращался к нам — он вернется опять. Если Вы получите хоть какое-нибудь известие, я Вам буду очень, очень признательна, если Вы мне его передадите. Вы знаете, какими друзьями мы были — я уверена, что Вы понимаете, с каким нетерпением я жду малейшей новости».
Новости приходили неутешительные. Прошел год, наступил второй, а Лопатин все еще находился в Петропавловской крепости. Летом 1886 года Лавров задумал написать биографию друга. О молодости Германа сведения обещала доставить Зинаида Степановна Корали; от Энгельса и Элеоноры Маркс Лавров надеялся узнать подробности об отношениях Лопатина и Карла Маркса. Смирнов собирался прислать воспоминания о Лопатине, его письма, а также раздобыть у Даниельсона его переписку с Германом.
Лавров — Смирнову, 18 июня 1886 года, из Парижа в Берн: «Очень благодарен Вам за присылку писем Германа. Они, конечно, могут доставить важный материал. Очень, очень досадно, что Даниельсон уничтожил именно эту переписку, тем более что как раз для этой стороны Германа, именно для его теоретических взглядов и его способности анализировать подобные взгляды не существует никаких данных, кроме общего мнения Маркса, который ставил Германа в этом отношении очень высоко. Как ни странно это, но мы с ним чисто теоретических прений почти не имели; он несколько раз говорил мне: вот об этом надо будет основательно потолковать, по всегда оказывались более живые и непосредственные вопросы».
При подготовке биографии возникла деликатная ситуация. Зинаида Степановна просила не писать о ее личных отношениях с бывшим мужем — она с ним разошлась. Петр Лаврович и сам был противником обнародования интимных сторон жизни людей. Этого правила он придерживался и по отношению к самому себе. До нас дошли сотни писем Лаврова, по как мало в них личного!
Все же собранный материал позволял Петру Лавровичу, и без того хорошо знавшему Лопатина, на писать о нем биографический очерк. Но он не решался этого сделать. Судьба друга была еще неясна.
Но вот и суд. Дали слово Лопатину: «Пощады не нро-шу и не желаю. Я сделал мало для того дела, которое было всего дороже мне на земле, и горько сожалею об этом. Но если я не сумел послужить ему моей жизнью, то знаю, что не осрамлю его моей смертью и сумею умереть так же твердо и безупречно, как жил».
Лавров — Смирнову, 26 июня 1887 года, из Парижа в Берн: «Меня очень беспокоит эти дни известие, появившееся в некоторых газетах об окончании суда в Петербурге по делу Судейкина, причем 7 человек осуждены на смерть, остальные на каторгу и двое оправданы. Ни имен, ми подробностей нет, и не знаю, когда получим. Судя по тексту, приговор еще не был утвержден императором, а, между тем, писали о вероятности, что казнь будет иметь место в понедельник, т. е. вчера. Все это меня очень волнует… Я ни минуты не скрываю от себя вероятности, что Германа ждет в этом случае самый строгий приговор. Ясно для меня и то, что мгновенная смерть лучше медленного и мучительного угасания в стенах Шлиссельбурга в продолжении неопределенного числа лет. А все-таки!..»
Лопатин был приговорен к смертной казни через повешение. Спустя две недели последовала высочайшая резолюция: «Заменить смертную казнь… заключением в Шлиссельбургскую крепость без срока».
Что теперь могло помешать рассказу о заживо погребенном?! О деятельности друга Петр Лаврович поведал в предисловии к опубликованным в 1888 году в Женеве материалам «Процесса 21», по которому привлекался Лопатин. Завеса над жизнью Германа Александровича была приподнята. Конечно, многого в предисловии не скажешь. Да и не все материалы собраны. «Надлежащая биография Лопатина теперь, повторяю, невозможна… Сколько-нибудь полная работа в этом отношении — дело будущего. Постараемся же сохранить на будущее точные воспоминания о деятельности одного из лучших русских людей нашего времени» — такими словами закончил свой очерк Лавров.
Более десяти лет прошло. Однажды в Париж было переслано письмо шлиссельбургского узника к родным. Дрожащим от волнения голосом Петр Лаврович читал это послание. «Они слизнули у меня жизнь», — писал Лопатин.
В середине декабря 1886 года на петербургскую квартиру Александра Ульянова пришли товарищи по университету — Петр Шевырев и Орест Говорухин, возник разговор об организации студенческих касс, кухмистерских и т. п. «И охота вам, Петр Яковлевич, тратить энергию на такие мелочи, — обратился Ульянов к Шевыреву. — С вашим организаторским талантом можно было бы устроить кое-что поосновательнее». Шевырев признался, что им уже создастся террористическая группа, и предложил Ульянову и Говорухину войти в нее. Они согласились. К ним присоединились затем студенты В. С. Оси-панов, В. Д. Генералов, П. II. Андреюшкии…
В условиях царящей реакции участники этой группы считали индивидуальный террор наиболее эффективной формой борьбы с самодержавием; здесь они выступали непосредственными продолжателями «Народной волн». По полностью народовольческие воззрения их не удовлетворяли; с вниманием относились они к появившейся в стране марксистской литературе, вели пропаганду среди рабочих.
В начале января 1887 года стало известно, что за Говорухиным следит полиция, нависла угроза ареста — нужно было эмигрировать. Но где взять средства? Александр Ульянов заложил золотую медаль, которой был награжден в университете за научную работу, и полученные 100 рублей отдал Оресту Макаровичу. 20 февраля они простились на вокзале. Говорухин отправился в Вильно, оттуда — в Швейцарию.
В конце марта — начале апреля из письма, полученного от неизвестного из Вильно, Петр Лаврович узнал подробности о неудавшемся покушении на Александра III: 1 марта на Невском проспекте схвачены члены боевой группы, затем были арестованы остальные участники заговора. С горечью воспринимал Лавров слова о систематическом терроре. Об опасности террора он предупреждал еще первых народовольцев. А тут не просто террор — систематический!
Завязалась переписка с Говорухиным. Петра Лавровича интересовало все: состав группы, ее
