Там, где обычный человек три слова скажет, Клим полчаса будет вкручивать, да так, чтобы у собеседника до самого сердца дошло, до самых печёнок-селезёнок. И заканчивает только тогда, когда того, бедного, совсем уже рвать начинает. А чтобы бедняга не сбежал. Клим его обычно левой рукой за рукав придерживает, а указательным пальцем правой беспрерывно к себе приманивает, и если совсем уже лох попадается и по знаку этого пальца начинает действительно придвигаться, то кладёт в результате голову ему на плечо. Одним словом, Клим при всех его неоспоримых достоинствах, являет собой такой тип человека, какой в узких заинтересованных кругах называется «Достоевским». Видимо, за неназойливые душевные качества самого Фёдора Михалыча.
У Клима есть часы «Павел Буре». Размером с небольшую тарелку, но наручные. На ремешке. Такие, как у Сухова в «Белом солнце пустыни». Естественно, в любой компании повышенное внимание вызывают. Часы эти ему подарил его дед — не то белый офицер, не то красный конник, в общем — хороший человек. Я лично начало истории про часы слышал раз сто восемьдесят семь, но так до конца ничего и не понял, кроме того, что часы эти каким-то боком с покорением Севера связаны. А всё потому, что рассказывает Клим историю часов только после определённой дозы и до полного упора. Короче, выпутаться из собственного словоблудия, подогретого алкоголем, ему ещё ни разу не удавалось, поэтому, как правило, он с честью засыпал. Ну очень меня разбирало любопытство, откуда это такие часы чудные у Клима взялись. Один, правда, раз неприятность небольшая вышла. Клим всё расхваливал часы: и де на шестнадцати они рубиновых камнях, и стекло-то у них из горного хрусталя, а один недоверчивый с ним заспорил. Пощёлкал ногтем по стеклу и говорит, что, мол, такой звук только у пластмассы бывает… Клим — в истерику. А недоверчивый этот говорит: «Давай сигаретой ткнём — проверим!»». И ткнул. Клим как заорет! Потому что сигарета не только «горный хрусталь» прожгла, но и, наверное, все часы насквозь. До самой Климовой до руки. Клим потом тайком всё-таки настоящее стекло вставил. За большие деньги. И уж после этого всех и каждого тыкать сигаретой заставлял; Некоторые особо покладистые тыкали, а потом и вовсе приучились тушить бычки только о Климовы котлы. Но историю часов этот случай так и не прояснил.
Однажды в гостях у неких ребят сижу, а они говорят, что, мол, сейчас один такой Клим придёт и выпить принесёт. Я говорю, что знаю как раз такого Клима, только есть один нюанс: парень он в общем-то безобидный, но больной (4 «б» со взломом) — раз в полгода бывают срывы. Вот тогда — держись. Правда, распознать можно легко: как только насчёт часов начнёт выступать, тут уже вязать надо. Иначе всё разнесёт. Но с ним такое редко бывает.
Сказал всё это и якобы домой пошёл. Перед домом встречаю Клима с трубой. Он говорит:
— Батюшки-светы, как интересно! Куда это вы, молодой человек, направляетесь? Не соблаговолите ли объяснить ваше поведение? Такие погоды стоят, а вы направляетесь. Кони сытые бьют копытами? Как это можно истолковать в свете самых последних решений и постановлений пленумов партии и съездов правительства? — это он вместо «Привет, как дела?»
— Иди, иди, — говорю, — там ждут тебя, обождались. Всю душу вымотали: «Что за часы такие у Клима?» — ты уж им расскажи! А я попозже подтянусь.
Короче, как потом выяснилось, он с порога как вошёл, так и дал им объявки про «Павла Буре» и героического северно-белогвардейского деда, да ещё и сигаретой ткнуть предложил. А те бочком, бочком — да и брызнули бежать. Я наверх поднялся опять — Клим там от удивления ещё сильно выпить не успел — и тёпленького его взял. Выяснилось, что дед у него на мясокомбинате работал, а часы на барахолке купил у очень тепло одетого мужика (отсюда, наверное, и ассоциации с Севером). Одним словом — дико интересная история.
Конечно, привязанность Клима к часам и трепетное к ним отношение в какой-то степени объяснить можно. Я-то его хорошо понимаю: раньше часов интересных почти совсем не было. Поэтому, когда слышу историю типа: «Я однажды на самолёт опоздал, а он разбился. Представляешь, что бы было, если б я не опоздал?!» — то тут же рассказываю свою, не менее ледянящую кровь:
— В мае года так 1973-го я сидел на полу физкультурного зала воинской части № 75124. Вместе со мной под баскетбольным щитом жались друг к другу ещё человек тридцать бритых наголо московских ребят — остаток столичного призывного «десанта», выброшенного вчера во владивостокском аэропорту Артём длиннобрюхим самолётом Ил-18. Целый день с утра колонна автобусов ползала по Уссурийскому краю, оставляя под молчаливым конвоем на каждой остановке по тридцать-сорок человек. Причём делалось всё это так странно: на остановке в автобусы по очереди заходил офицер и быстро зачитывал список фамилий тех, кто должен был тут же выйти с вещами на улицу под дула автоматов приготовившегося конвоя. Их тут же отводили к забору, пересчитывали и уводили. Было полное ощущение скорого и неминуемого расстрела, поэтому прощались с остающимися бурно, с надрывом. С обещаниями сообщить по торопливо записанному телефону старухе-матери и т. д. Кое-кто не откликался на своё имя-фамилию и ехал дальше. А их никто и не искал. В конечном счёте по этому последнему, тупиковому адресу приехало и попало в спортзал как минимум на пять-шесть человек больше, чем было задумано дальневосточными стратегами из генерального штаба. Вот интересно — выгадали те, кто не отозвался на своей остановке, или прогадали? Наверное, всё-таки прогадали: хуже того, что я сейчас видел, могло быть только в настоящей тюрьме.
По физкультурному залу бродило несколько групп солдат и сержантов в/ч 75124, снимавших «первый урожай» с призывников. Потом в бане ребят скрупулёзно избавят от всех оставшихся не отобранными личных вещей: пригодной для носки гражданской одежды (хотя мы ещё в автобусах всё на себе порвали, чтобы дембелям-гадам не досталось), обручальных или других колец, сигарет, денег, девичьих фоток и т. д. А крупные вещи — фотоаппараты, транзисторные приёмники и часы мародёры отбирали прямо сейчас. Для виду составлялся некий список, но, конечно, все всё прекрасно понимали…
Я уехал в армию со штампованными (а может, и не штампованными) часами под названием не то «Супер», не то «Люкс». В общем, далеко не «Омега» и не «Вашерон Константин». Но, оглядев тогда свои причудливо разрезанные на «фашистские знаки» джинсы, кеды в дырках и рубашку с одним рукавом, я вынужден был констатировать, что эти немудрящие часики со стальным браслетом есть единственный мостик, связывающий меня с прошлым. А потом, одно дело — посредственные часы «Люкс-с-секундомером» на руке пьяного небокоптителя с улицы Горького в Москве, а другое дело — шикарные котлы «Люкс-с-секундомером» на руке интеллектуального москвича на танцах в приграничной деревне Ивановке. Было ещё потенциальное третье дело: те же часы «Люкс» на немытой лапе вон того козла с лычками.
