В небе над Волгой
Июль — октябрь 1942 года
Выпуск из училища был скоропалительным, досрочным. Вместо лейтенантских «кубарей» навесили нам в петлицы сержантские «секеля» (треугольники). Два или три треугольника в зависимости от успехов в боевой подготовке.
Направили меня штурманом на бомбардировщик Пе-2, один из новейших в то время.
Экипаж сложился славный. Командир экипажа — совсем старый вояка, уже горевший однажды в самолете — младший лейтенант Виктор Климов. Совсем старик. 22-й год ему шел. Стрелок-радист — тоже имевший боевые вылеты — сержант Василий Коновалов. Пожилой такой «сокол». Недавно исполнилось 18 лет. Я — штурман, старший сержант. Мне уже пошел 17-й год. В моем активе: отличные показатели по штурманской подготовке и бомбометанию, по прыжкам с парашютом, по стрельбе из авиационной пушки и пулемета и… четыре учебно-боевых вылета в район Сталинграда, когда немцы были уже в средней излучине Дона.
* * *
В одном из учебно-боевых вылетов (кажется, во втором) наше учебное звено атаковал истребитель «мессершмитт», один из сопровождавших немецкие бомбардировщики, летевшие на Сталинград. Мы летели на У-2 («кукурузниками» их называли за небольшой летный потолок, малую скорость и тактику ухода на бреющем полете из-под атаки скоростных самолетов).
Me-109, атаковавший нас, — цельнометаллический, с пушками и двумя пулеметами, втрое превосходящий нас по скорости. Наши «этажерки», «кукурузники» несли на себе по одному пулемету «ШКАС», развивая «сумасшедшую» скорость до 150 км/ч. Корпус обшит перкалью — тканью, подобной линолеуму.
Звено наше вел опытный инструктор. По его команде мы «прыснули» в разные стороны, крутым виражом, ближе к матушке-земле, отчаянно отстреливаясь от этого шального метеора. Наш бреющий полет сковывал маневры немца: атакуя любого из нас на такой высоте (50–100 м), «мессершмитт» очень рисковал вмазаться в землю.
Помню молниеносное мелькание «мессера» в рамке прицела, когда едва успевал нажимать гашетку пулемета. Да, это было совсем не то что учебная стрельба по воздушному конусу…
На разборе результатов вылета инструктор вопрошал, а мы объясняли свои действия в первом воздушном бою.
— Курсант Савельев, ты куда делся из кабины со второго захода фрица в атаку?!
— Я… не помню… В кабине был, товарищ старший лейтенант.
— Да не было тебя видно, Савельев! И не стрелял ты, так-разэтак!
— Я… согнулся, кажется.
— Покажи, трам-тарарам, как и куда ты мог согнуться?!
Савельев — Юрик, Жак Паганель, ростом 180–182 см — плетется к самолету. Залезает в кабину. Пытается согнуться, пригнуться — так и этак. Не получается. Торчит из кабины то горб спины, то плечо.
— Ну? Как же ты сумел пригнуться? — вопрошает рассвирепевший старший лейтенант.
— Не знаю, товарищ старший лейтенант, — уныло говорит Юрочка.
— Ну-с… А ты, курсант Пугаев, куда стрелял, когда фриц заходил уже на меня?
— Во фрица, товарищ старший лейтенант.
— В ж… ты стрелял, так-разэтак!
— Никак нет, товарищ старший лейтенант, я его видел…
— Хрен ты его видел! Он уже раз повисал на хвосте у Крымова, а ты все лупил туда, где он был у тебя. Два раза заходил на меня, а ты старался… в белый свет как в копеечку, трам-тарарам!.. А вообще-то, ты его вроде бы отпугнул — каждый раз встречал огнем… И Крымов — молодец. Молодцы… что дошли в порядке, живые.
* * *
Но то были учебно-боевые вылеты… Первые восприятия.
Впервые я участвовал в бомбардировке скопления войск фашистов в районе между Ростовом и Таганрогом. Затем — бомбовые удары по переправам немцев через Дон у станиц Багаевская и Константиновская. Бомбили железнодорожные станции Морозовская и Суровикино.
Непередаваемо напряжение от частоты, интенсивности вылетов, смены аэродромов базирования. Часто, вылетая с одной площадки, возвращаемся на другое летное поле. Аэродромы по мере продвижения немцев переносились восточнее, северо-восточнее.
Чувствовал себя все время в состоянии сжатой пружины. Механически прокладывал очередной маршрут, следил по карте и наземным ориентирам за выполнением его пилотом. Максимальная, какая-то… лазерная концентрация мысли, внимания при подходе, при выходе на цель. И как разрядка — бомбометание. При выходе из пике уже механически фиксировал попадания или промахи.
На пути от цели, уже освободив машину от бомбового груза, нередко впадал в состояние полусна. Спать очень хотелось. И поесть.
Командир и стрелок бдили за воздухом.
— Эй, малыш, очнись! — раздавался в мегафоне голос Виктора. — Дети, в школу собирайтесь, петушок пропел давно.
— Слушай, штурманок, — включался Вася-стрелок, — я тебе песенку спою. Хошь «Мурку», хошь «Все выше и выше» или «Бежали два уркана».
— Васек, ты лучше вперед зырь! — подавал голос пилот. — Лем-мешев… Лещенко…
— А у меня, командир, перед-то в заде.
— Вот и смотри в зад! Ша! Разговорчики!.. Ну как, Виля, порядок?
— Порядок, командир! Как в авиации.
Моторы урчат… Под нами Волга серебрится. Окунуться бы… на песке полежать. Фрицы уже Саратов, Куйбышев бомбили… А в Саратове мама, братик, бабушка…
Все-таки необыкновенное удовлетворение от того, что видел сам, минут 15–20 назад, как от моих бомб дыбились понтоны на Дону, исчезали в воде танки, машины, барахтались эти нелюди, уносимые и заглатываемые течением!..
Если бы можно было сейчас долететь на нашей «пешке» до… Берлина и спикировать со всем грузом на рейхсканцелярию, на Гитлера!..
* * *
Тут же всплывает в памяти другое. Весь Сталинград пылает, дымится на всем протяжении вдоль берега… Даже Волга будто дымится. С левого берега на правый и обратно ползут — как видится сверху — суда, суденышки, баржи. Над городом и рекой адская карусель из «юнкерсов», «хенкелей» и «мессеров».
На барже битком — плечо к плечу стоят солдаты. Фашист пикирует на баржу и буксирный пароходишко. Столб пламени выплеснулся точно по центру баржи. Она переламывается пополам и мгновенно уходит под воду. Каждая половина отдельно, одновременно. Пароходик встает на дыбки, задирая носовую часть, затонувшая баржа тянет его буксирным канатом за собою…
* * *
По ночной Волге, среди черных берегов спускается по течению огромный факел подожженного фрицами нефтетанкера. Полыхнул взрыв.
Когда возвращаемся обратно, нагруженные бомбами, видим плывущее гораздо ниже по течению огненное пятно.
Отбомбившись, разворачиваемся над Сарептой, ложась на обратный курс. Машину так тряхнуло, что я думал, пробью головою фонарь кабины. Грохнуло где-то справа и ниже самолета.
