Витя умер в госпитале через два месяца.
В начале и в конце зимы 1942/43 года две вести озарили мрак пребывания в «юдоли скорби».
Папа — мой папа, расстрелянный, по сведениям «доброхотов», в 1937 году, — воскрес, возник из небытия!!! И было материальное подтверждение этого дивного воскресения — треугольник письма на двойном листке ученической тетради в клеточку, отправленного им самим (!) из госпиталя перед возвращением (?!) на фронт.
Папа сообщал, что, «смыв свою вину кровью», направляется на передовую рядовым бойцом. Вырисовывалась схема его судьбы последних пяти лет: лагерь — штрафбат — госпиталь — опять фронт (который раз в его многострадальной жизни!).
Не описать горько-солнечной радости, пережитой мною с получением этой вести, пересланной мамой. Состояние мое начало круто улучшаться.
А тут — победа под Сталинградом! Раздробили, смяли группу Паулюса. Ну, так жить можно и даже нужно. Надо скорее выписываться, и в полк, к ребятам. Засуетился я, заковылял по кабинетам врачей, старался без костылей, с палочкой. Надоел им донельзя. Некоторые, не выдержав, орать начинали. Несколько раз меня посылали… не в полк.
— Не следует торопиться, мальчик, — увещевал меня седенький военврач, сухонький старичок, — вот подлечим вас, подправим, а там видно будет…
— Не мальчик я, товарищ военврач второго ранга! Я — старший сержант, штурман! Мне летать, воевать надо.
— Ну кто же спорит? Конечно, старший сержант… и этот… штурман. Даже сокол, я бы сказал. А относительно летать… там видно будет.
— Куды, торопыга, рвешьси? — причитала санитарка тетя Паша, присев у моей койки. — Тебя с тово свету достали. Лечут, стараютца доктора, а ты вспять лезешь!..
* * *
Из госпиталя наконец-то вырвался. Однако вторая комиссия (летная) не допустила меня к полетам. Приземлился я, очевидно, окончательно.
Встреча с однополчанами была теплой чрезвычайно. Правда, летный состав изрядно сменился: многие выбыли по ранению или… насовсем. На их место поступили новые.
До получения допуска к полетам определили меня в команду по снаряжению боеприпасов к авиационным пулеметам, по проверке авианавигационных приборов. В наряды ходил.
Надежда на допуск к полетам чахла — сами врачи считали это маловероятным. Наземное существование — вместо радости и благодарности судьбе, подарившей мне его, — угнетало меня. Особенно тяжко было переносить моменты взлета и посадки самолетов. Физическое ощущение обескрыленности. Все это усугублялось явно преувеличенным чувством неполноценности собственного вклада в общенародную борьбу с фашистами.
Размышления эти привели меня к решению «дезертировать»… на фронт. Схема была проста: оставив личные документы в части, «нарываюсь» на патрулей в гарнизоне — пересыльный пункт, где собирают всех «беспачпортных», — маршевая рота — фронт.
* * *
Все так и было. Заменив погоны (их только что ввели в армии) с сержантскими лычками на погоны рядового, оставив в казарменной тумбочке красноармейскую книжку, двинулся я на базар. Естественно, был задержан первым встречным патрулем и препровожден на пересыльный пункт. Представился там как солдат, под своей фамилией.
Пошли занятия по стрельбе, строевой подготовке, тактике стрелковых подразделений вперемежку с хозработами и нарядами.
На четвертом (!) ярусе нар в дощатой казарме впервые встретился с «автоматчиками» — так на солдатском жаргоне называли вшей.
Шло формирование маршевых рот. По достижении численности по штату рота отправлялась в действующую армию, на фронт.
Народ тут был собран самый пестрый: отставшие от своих частей на марше, эвакуируемые из оккупированных областей, базарные «барыги» без документов, вполне смахивающие на настоящих дезертиров. И по возрасту были очень различны.
Однако недолго музыка играла. Под вечер четвертого-пятого дня вызвали меня на выход. У тумбочки дежурного стоял… комиссар нашего полка. Выразительно, пристально глянув на меня, молча расписался в гроссбухе дежурного о «получении» меня в собственное распоряжение.
Зачеркнул в графе «звание» слово «рядовой», надписал сверху: «старший сержант».
— Марш за мной, старший сержант! — сказал и направился к выходу.
Вслед голоса из полутьмы барака:
— Вызволили парнишку-то…
— Шпиена, поди, словили…
— Хрена там! Поди, сынка нашел…
— Не-е… тут чо-то не то — скрывался, вишь: грит — рядовой, а всамдель — сержант старшой…
Переучиваюсь на «Бога войны»
Апрель 1943 года — июнь 1944-го
Обстоятельный разговор с комиссаром в машине по дороге в часть и с командиром полка по прибытии на место дислокации. Я проникновенно пытаюсь убедить их, что мое место не в БАО (батальон аэродромного обслуживания), куда меня хотят определить, а на передовой.
Они вдвоем — не менее проникновенно и задушевно — уговаривают остаться в полку, в БАО. Разговор заходит в тупик. Собственно, они имели право просто приказать, и все. Здесь сказалось их доброе отношение ко мне.
Через несколько дней меня опять вызвали в штаб полка. Собеседники те же.
— Мы тут посоветовались (впервые услышал эту сакраментальную фразу)… — сказал комиссар, — посоветовались и решили направить тебя в военное училище, старший сержант.
— Я уже учился в училище, товарищ комиссар!
— В училище другого профиля. Сейчас не 41-й год. Горячку пороть нечего! С твоим образованием (я к тому времени, еще обучаясь в авиаучилище, сдал экстерном за 9-й класс) надо поступать в офицерское училище. Фронту нужны офицеры! Кстати, и подрастешь немного, — высказался командир полка майор Эрлих, — это приказ. Выбирай: Горьковское зенитной артиллерии, Ульяновское танковое или Ленинградское артиллерийское.
Мне было все равно. Уже ни в какое училище я не хотел. Хотел на фронт, считая, что там я нужнее, и (святая наивность!) надеясь там — на многотысячекилометровой передовой! — попасть в часть, в которой воевал папа. Но приказ есть приказ. Последнее из предложенных училищ я выбрал только потому, что знал: оно — бывшее Константиновское юнкерское, в котором учился (еще до революции) папа и учился (или преподавал) дедушка. В какой-то мере сыграло роль в этом выборе и бытовавшее в армии мнение, что артиллерия — самый умный род войск.
И снова учеба…
* * *
Первое ленинградское ордена Ленина Краснознаменное училище имени Красного Октября — передохнешь не раз, бывало, рапортуя во время дежурства. Да если еще добавить к этому: «Дежурный по первой батарее первого дивизиона (далее название училища)… курсант первого курса имярек. За время дежурства никаких происшествий не произошло (или произошло то-то)» — в горле пересохнет!
