Нам троим, Зине, моей сестре и мне, отвели двухэтажный дом, в котором уже было человек восемь. Нам указали на комнату нижнего этажа. Никакой мебели, никаких постелей, даже соломы, не было. Каждый должен был сам беспокоиться о том, как и на чем он будет спать. К счастью, у нас были те одеяла, которые я притащила с фабрики еще в Тельфсе. Мы постелили их на полу и так спали, а днем сидели на них. Хорошо, что было лето и погода стояла прекрасная.
В каждом доме был своего рода староста. Даже в самых хаотических условиях жизни нельзя было ускользнуть от надзора советской бюрократической машины. Каждый староста должен был следить за тем, чтобы все в доме были зарегистрированы и чтобы все получали извещения явиться в НКВД. Конечно, все знали, что он был одним из первых доносчиков.
Питание здесь было такое же плохое, как и в Линце. Утром — ломоть полусырого, тяжелого как камень хлеба и черный кофе. На обед — такой же ломоть хлеба. А на ужин — тарелка противного, уже раньше нам известного бобового супа с червями. Кухня, где мы получали еду, находилась в двух километрах от нашего дома, почти за городом. По утрам и к ужину туда тянулась длинная вереница мужчин и женщин, девушек и мальчишек.
Советская комендатура расположилась в бывшей ратуше, выходящей на большую площадь. На этой площади по распоряжению комендатуры каждый вечер почти до полуночи играл венгерский оркестр. И каждый вечер со всех концов городка туда стекалась, главным образом, молодежь. Все становились в большой круг, а посередине танцевали.
С одной стороны, эта площадь была интересным местом, где люди знакомились, влюблялись, где можно было услышать разные последние новости и сплетни. Так же, как и на черном рынке, здесь заключались сделки, в которые нередко были вовлечены и венгры. Но в то же время эта площадь была и опасным местом. Почти всюду шныряли НКВДисты. Они, конечно, не носили свою форму и часто притворялись репатриантами, разговаривали с нами, входили в наше доверие, расспрашивали о личных делах и, вообще, обо всем, что их интересовало, затем докладывали все в НКВД. Нередко случалось, что после таких интимных и дружеских разговоров к человеку подходил в официальной форме НКВДист и вежливо предлагал следовать за ним. Были даже случаи, когда к человеку подходили двое или трое в форме, брали его за руки с обеих сторон и уводили. Может быть, кто-то донес на него, что тот был в армии генерала Власова или служил в немецкой армии. Судьба этих людей нам в то время была неизвестна. Только несколько лет спустя, уже на Западе, мы узнали, как жестоко Сталин расправился с ними. После пыток и допросов их, вероятно, расстреливали или же отправляли в Сибирь на верную гибель. И все это происходило под музыку венгерского оркестра. Музыканты, конечно, делали свое дело. Они хорошо играли. И надо признаться, что это было единственное, что хоть немного облегчало жизнь в этой угрюмой, серой действительности.
Однажды Зина и я шли с ужином от кухни. Было как-то особенно жарко, и мы сели на поле в тени большого камня отдохнуть. Солнце жгло, как в пустыне, трава вокруг совсем выгорела, и земля под нашими босыми ногами казалась раскаленной, как печка.
— Я вам с Ниной не рассказывала, — начала Зина. — Я приехала в Германию добровольно. Тебе и Нине нечего бояться, а мне страшно.
— Но ведь многие приехали добровольно, потому что дома нечего было есть. Я тоже могла бы сопротивляться, когда немцы везли меня на биржу труда. Но что бы я делала дома? Что бы мы все ели? — сказала я.
— Это не все, — опять говорит Зина. — Если в НКВД узнают, где я работала, то мне дома не видать.
— А где же ты работала? — спросила я.
— На радио. В отделе пропаганды.
— Да как ты туда попала? — удивилась я. — Работать в таком месте одной из наших — ведь это совсем невероятно.
— Я уже дома говорила довольно бегло по-немецки. А потом в Германии мне предложили там работать.
Конечно, я теперь поняла страх Зины перед НКВД. Во-первых, уже стало известно, что все, кто приехал в Германию добровольно, не возвращались домой. Их посылали на два года в отдаленные места на перевоспитание в исправительный лагерь, чтобы «очиститься» от гнилого Запада. Такие исправительные лагеря были и на Урале, и в Сибири. Только после этого репатрианты могли ехать домой, и то, если они не жили в столицах или больших городах республик. Въезд в столицы республик для репатриантов был закрыт лет на пять. Конечно, в этих лагерях никто не занимался приятным времяпрепровождением. Все должны были работать на заводах, фабриках или на дорогах. А с теми, которые занимались в Германии каким-нибудь политическим делом, обращались особенно строго. После допросов в НКВД их или же сразу арестовывали, или направляли специальным транспортом прямо в Сибирь. Такая же участь постигла и всех крымских татар. Советское правительство знало, что татары охотно сдавались немцам. Кроме того, многие из них ехали в Германию добровольно. Никого из них не пускали обратно в Крым. Для них формировались специальные составы. И как только набиралось определенное количество, их грузили в вагоны и под строжайшим конвоем везли прямо в Сибирь. Большинство из них и не знало, куда их везут.
Украинцев советское правительство тоже считало предателями. Украинцы были виной тому — этот упрек можно было всегда слышать от НКВДистов во время регистрации, — что враг проник так далеко вглубь страны. Но, по сравнению с татарами, украинцев было слишком много, а всех в Сибирь не отправишь.
— Знает ли кто здесь в лагере, что ты работала на радио? — спросила я Зину.
— Нет.
— Это хорошо. Не говори об этом никому. А для НКВД ты можешь что-нибудь другое выдумать. Кто теперь это может проверить? Кроме того, ты как-то сказала, что твой муж — член партии.
— Ах! Что мой муж! — отмахнулась она. — Я еще до войны не жила с ним. А когда началась война, он эвакуировался на Урал, а я уехала из Москвы в Киев, к маме. А когда пришли немцы, я добровольно поехала в Германию.
— Все это тебе не нужно рассказывать в НКВД. Скажи просто, что твой муж член партии. Это тебе очень поможет. Увидишь!
Я встала. Зина тоже поднялась. Мы оглянулись по сторонам: слава Богу, нас никто не подслушивал! Мы молча пошли к нашему жилищу, где Нина ждала нас с ужином.
Через пару недель после нашего разговора Зину вызвали в НКВД. Она возвратилась с улыбающимся лицом. Когда я спросила ее, как все прошло, она ответила:
— Со мной обращались очень вежливо. То, что мой муж член партии, произвело на офицера НКВД большое впечатление. Он обещал, что меня скоро отправят домой.
Несмотря на то, что вызов в НКВД должен был последовать через определенное время пребывания в лагере, дело обстояло иначе. Первыми вызывали «враждебных элементов»: власовцев, бывших солдат гитлеровской армии, татар и потом только добровольно уехавших и всех остальных. С помощью доносчиков, которых было везде полно, — они шныряли на танцплощадке и даже в домах, где находились репатрианты, — НКВД удавалось вылавливать многих, за кем они охотились в первую очередь. Конечно, доносили часто и сами репатрианты. Их заставляли работать на НКВД, обещая им за это более легкий путь домой и прощение «грехов».
