Нина и я стояли немного в стороне от других и в нерешительности смотрели на эту массу людей. Многие репатрианты, которым не под силу было тащить свои мешки и сундуки вверх, тут же нанимали молодых парней и платили им за помощь. Но добровольцев помогать, даже за плату, оказывалось довольно мало. Никто не знал, куда нас ведут. Через некоторое время я решила спросить одну девушку, стоявшую рядом со мной, куда всех этих людей ведут. Мне показалось, что она только что прибыла оттуда. Она ответила шепотом:
— Недалеко за холмом есть лагерь. Он расположен совсем отдельно от селений. Никто не покидает этот лагерь, пока не пройдет чистку НКВД. Для многих там уже дорога на родину закрыта.
Девушка замолчала, а потом, посмотрев внимательно на Нину и на меня, добавила:
— Не идите туда. Лучше постарайтесь попасть в эти вагоны с отправляющимися. Это ужасный лагерь. Там бьют, истязают, ищут власовцев.
Все больше и больше прибывало людей к составу. Одни выходили, другие грузились. Нина и я все еще стояли в нерешительности. Что делать? Идти туда, за холм, или просто сесть в вагон? Здесь нас никто не знает и никто не может донести на нас, что мы не пошли в лагерь, не послушались приказа красноармейцев. С нами не было даже Кати. Она осталась в лагере в Линце. Через несколько минут, когда колонна нашего состава двинулась по холму, к нам подошла Зина, одна из девушек с нашего поезда. У нее был тяжелый сундук, который она сама не могла тащить, и поэтому стала в стороне. Еще один молодой парнишка, печально глядя на движущуюся неизвестно куда массу людей, подошел к нам и тоже стал рядом. И так, вчетвером, мы стояли, притворившись, что мы из прибывших. А тем временем перед нами развернулась невероятная картина: последняя длинная колонна людей нашего состава двинулась вверх по холму. Один из красноармейцев воткнул первому в ряду мальчику огромный красный флаг с серпом и молотом. Это знамя было очень тяжелое, и парнишка еле удерживал его в руках. Он все время падал на эту двигавшуюся под гору муравейную массу. Каждый из идущих тащил с собой свое скудное добро — мешки, чемоданы, сундуки и прочее. Бледный, еле заметный свет от нескольких фонарей возле состава падал на эту черную массу людей, со всех сторон окруженных красноармейцами. Никто не разговаривал, никто не смеялся. Стояла какая-то странная тишина. Только время от времени был слышен резкий выкрик советского офицера, отдающего распоряжения. Затем — я не поверила своим ушам — раздалась песня о Сталине. Было приказано петь. Но песня не похожа была на пение. Это был приглушенный крик людей, над которыми, как хищный коршун, развевалось красное знамя. Через несколько минут черная масса скрылась за холмом. Только тяжелое облако пыли, поднятое ногами ушедших, медленно скатывалось вниз и окутывало нас душной тьмой.
Несколько минут мы стояли в оцепенении. Уж слишком ясно представала перед нами вся беспощадность правительства нашей родины.
— Я не пойду туда, — прервала наше оцепенение Зина. — Давайте попробуем сесть в вагоны.
Молча мы взяли наши вещи и начали пробираться к составу. Молодой парень помогал Зине тащить ее сундук. Когда мы наконец нашли местечко в одном из вагонов и уселись там, наш спутник шепнул:
— Не хотите вернуться туда? Ведь все это не предвещает ничего хорошего.
— Как же идти обратно? — спросила его Нина.
— Я знаю дорогу. Отсюда недалеко американская зона. Мы пройдем.
— Нет, — сказала я. — Если хочешь идти — иди! Мы хотим домой. Если уж мы решились на этот путь, надо пройти его до конца.
— А почему они с нами не говорят? — замечает опять парень, имея в виду красноармейцев.
— Я не знаю, — ответила я. — Я думаю, что там, дома, будет иначе.
— Ну, как хотите, а я сматываю удочки!
— У меня дома муж и дочь, — сказала Зина. — Я не могу обратно.
— Ну, как хотите, — сказал опять наш спутник. — Оставайтесь с Богом!
Он взял свой маленький узелок, выбросил его из окна вагона, а потом и сам выпрыгнул за ним во тьму.
Отношение красноармейцев к нам не менялось. Желание возвратиться к американцам высказывалось и среди наших новых соседей по вагону. Многие думали, что лучше вернуться теперь, пока еще недалеко от американской или английской оккупационной зоны, чем когда заедем подальше вглубь. Но делали это немногие. Некоторые из них бросали даже свой багаж и незаметно скрывались.
Наконец наш поезд опять двинулся на восток. Оказалось, что вагоны в составе были разные: были и пассажирские с сидениями, и грузовые — для перевозки скота и других товаров. С помощью того же парня, который уговаривал нас вернуться, нам удалось проникнуть в пассажирский вагон. Нина, Зина и я заняли половину купе. Кроме нас, в нем было еще три человека. Измученные, они даже не смотрели на нас, а уже спали на своих мешках и чемоданах. После того как наш парнишка выпрыгнул из окна, мы закрыли его и тоже начали дремать.
Уже было совсем светло, когда поезд остановился на станции в предместье Будапешта. Говорили, что это местечко раньше было одним из богатых пригородов. В нем жили более привилегированные слои общества. Об этом свидетельствовали многие красивые дома и виллы, но уже пустые и заброшенные. Большинство жителей еще до прихода Красной армии бежало на Запад, не пожелав остаться с освободителями. Теперь эти дома служили приютом для репатриантов. Когда-то их окружали роскошные деревья, о которых заботились их владельцы — подрезали ветки, косили траву и сидели в тени в удобных креслах, пили чай, разговаривали и смеялись с друзьями. Наверное, эти деревья тоскуют по лучшим временам, но не могут об этом сказать. Хотя их грусть, казалось, просачивалась наружу: как свидетели бурь и непогод, они стояли, печально наклонив свои ветви.
И действительно, весь городок был превращен советским правительством в лагерь для возвращенцев на родину. Некоторые местные жители, которым нечего было терять, остались. Это были, в основном, бедные, и они жили немного подальше от этих богатых усадеб. Почти весь городок был заполнен репатриантами. В этом огромном лагере тысячи людей ждали возвращения на родину, многие еще с самого начала весны, то есть до окончания войны. В этом лагере проходили тщательную и последнюю проверку возвращенцы. Только если не находили никаких препятствий в процессе фильтрования, человек получал разрешение ехать на родину и, если был транспорт, мог отправляться домой. День отъезда был одним из самых долгожданных дней для каждого. Но и тогда отправка на родину задерживалось из-за нехватки транспорта. Еще не все железные дороги работали. Не хватало ни вагонов, ни поездов. А если они и были, то в первую очередь их предоставляли в распоряжение Красной армии. Но и сама армия была частично занята репатриацией советских граждан.
