— Все это тебе не нужно рассказывать в НКВД. Скажи просто, что твой муж член партии. Это тебе очень поможет. Увидишь!
Я встала. Зина тоже поднялась. Мы оглянулись по сторонам: слава Богу, нас никто не подслушивал! Мы молча пошли к нашему жилищу, где Нина ждала нас с ужином.
Через пару недель после нашего разговора Зину вызвали в НКВД. Она возвратилась с улыбающимся лицом. Когда я спросила ее, как все прошло, она ответила:
— Со мной обращались очень вежливо. То, что мой муж член партии, произвело на офицера НКВД большое впечатление. Он обещал, что меня скоро отправят домой.
Несмотря на то, что вызов в НКВД должен был последовать через определенное время пребывания в лагере, дело обстояло иначе. Первыми вызывали «враждебных элементов»: власовцев, бывших солдат гитлеровской армии, татар и потом только добровольно уехавших и всех остальных. С помощью доносчиков, которых было везде полно, — они шныряли на танцплощадке и даже в домах, где находились репатрианты, — НКВД удавалось вылавливать многих, за кем они охотились в первую очередь. Конечно, доносили часто и сами репатрианты. Их заставляли работать на НКВД, обещая им за это более легкий путь домой и прощение «грехов».
Но были и другие причины внеочередного вызова в НКВД и ускорения отправки домой. Это чаще всего случалось с какой-нибудь красивой девушкой, которая бросилась в глаза какому-то офицеру НКВД или высшему военному. Многие девушки и женщины знали это и старались всегда прихорашиваться и регулярно посещать танцплощадку. Так случилось с красавицей Галиной, которую совсем недавно поместили к нам.
Галина никогда не торчала дома. С первого же дня она каждый вечер ходила на танцы. Она была среднего роста, тоненькая и изящная. Одевалась она по западноевропейской моде. Ее длинные волнистые волосы красиво падали на плечи, и она прикалывала к ним свежую розу или бант. На танцплощадке она всегда была окружена толпой парней, русских и венгров. Все хотели с ней танцевать. А танцевала она великолепно, — казалось, что ее ноги, в башмачках, как у Золушки, совсем не касались земли. Ходили слухи, что она раньше была балериной.
Ее вызвали в НКВД через неделю. После возвращения она молча собрала свои вещи и перебралась в другой дом, более красивый и комфортабельный. А вскоре после этого она стала появляться на танцплощадке в сопровождении пожилого полковника, за которого потом вышла замуж.
— Вот хорошего поймала себе на удочку, — заметила Зина.
Действительно, если кому из девушек удавалось подружиться с офицером НКВД или Красной армии, то это можно было считать большим счастьем. Несмотря на то, что офицерам, как и рядовым, — были, конечно, и исключения, — не разрешалось вступать в брак с репатриантами за границей, — дорога на родину была уже беспрепятственной.
Уже почти четыре недели прошло с тех пор, как мы с Ниной приехали в этот лагерь, а повесток явиться в НКВД нам все еще не было. Жизнь шла монотонно, каждый день одно и то же: походы на кухню за завтраком и ужином, вместо кроватей — твердый пол, везде люди, танцплощадка, сексоты, грустные рассказы земляков и вечное ожидание возвращения домой. Все это мне, так опротивело, что я решила зарегистрироваться на работу в лагерную больницу. Ведь у меня было хоть небольшое медицинское образование и я имела право работать медсестрой.
Рано утром я пошла к единственному на весь лагерь врачу. Так как у меня не было при себе документов об окончании курсов медсестер, доктор Волков — так его звали — устроил мне маленький медицинский экзамен. В тот же день после обеда я начала работать.
Доктору Волкову было приблизительно лет сорок. Во время войны он попал к немцам в плен и работал врачом в лагере военнопленных в Германии. Он был сухощав, среднего роста, с бледным, желтоватого оттенка лицом. Но видно было, что дело свое он знает. Он работал много, с утра до вечера, а вечерами его часто вызывали к себе на дом офицеры.
— Здесь много работы, — сказал он мне. — Среди репатриантов, которых мы должны обследовать до отправки, большинство венерические больные. Это здесь главная болезнь. Никто из этих больных не может вернуться домой, пока не вылечится.
Такое было распоряжение.
Я спросила его, есть ли лекарства.
— Нет, — ответил он. — Единственное лекарство — калий-гиперианганикум. Это все, что у нас есть.
Доктор Волков объяснил еще мне, что самые заразные и серьезные больные находятся в двух казармах, которые расположены недалеко от нашей поликлиники, если я хочу, могу посмотреть. Я согласилась, и он тут же позвал одну из сестер, которая повела меня туда. Это была небольшого роста грузинка. Она работала в этом лагере уже с самого начала репатриации.
Место, где находились эти казармы, со всех сторон охранялось красноармейцами. Никому из больных не разрешалось выходить, кроме трех раз в неделю на лечение в поликлинику. Это «лечение» заключалось в том, что женщин промывали раствором калия-гиперианганикума. Обе казармы были переполнены. Больные лежали или сидели на полу, на своих скудных тряпках. Не было ни тюфяков, ни кроватей — абсолютно ничего. Многие из этих больных уже давно ждали выздоровления и отправки на родину. И каждый день прибывали все новые и новые. Со временем некоторые больные начинали понимать, что венерическую болезнь промыванием не вылечишь. Они начали продавать свои вещи и стараться достать на черном рынке через венгров в то время невероятно дорогой пенициллин или сульфидин. Часто торгаши их обманывали. Вместо медикаментов они получали какую-то ерунду. Иногда они показывали эти порошки доктору Волкову и просили достать им настоящий пенициллин или сульфидин. Они давали ему деньги. Доктор соглашался, брал у них деньги и, если мог, покупал им лекарства у офицеров Красной армии, которые, в свою очередь, получали их от американцев. Но лекарств не хватало. Кроме того, многие не в состоянии были заплатить за них огромные деньги. Так что им ничего не оставалось делать, кроме как надеяться на чудо.
Ночью в каждой казарме дежурила одна из сестер. Иногда в свое дежурство я просматривала некоторые карточки больных, где были записаны истории болезней. Меня поразило то, что почти все девушки с венерическими заболеваниями были в возрасте от восемнадцати до двадцати восьми лет. А данные о начале болезни подтверждали мои догадки о самом худшем — об изнасиловании их советскими красноармейцами во время захвата немецких территорий. Среди мужчин-репатриантов венерических больных было гораздо меньше.
Однажды ночью, когда я сидела, углубившись в чтение историй болезни, в комнату постучали. Я открыла дверь. Вошла пожилая женщина, лет пятидесяти, в белом платочке на голове. Она несмело посмотрела на меня и сразу же начала говорить:
