довольный похвалой князя и храбростью своих гусар, двойной нормой водки и вообще жизнью, взялся за гитару.
Я люблю приватный бой!
Я рожден для службы царской!
Сабля, водка, конь гусарский —
С вами век мой золотой!
(«Гусарская песня», 1815 г. Денис Давыдов)
…Людвиг бродил между костров, солдатского разговора, хохота, и будто только что не было сражения, пальбы, стона раненых, крови… И он вновь думал о тех злобных и напряженных глазах у пленных, что стояли под горой… Что же за душа у этих людей с такими глазами?
Встреча с сыном Наполеона
Обстановка вокруг восставшей Варшавы к середине лета 1831 года складывалась следующая.
С победой русских войск под Остроленкой, разгромом повстанцев в Виленской и Витебской губерниях, бегством Гелгуда в Пруссию, удачными рейдами в Волынь и Подолию русское командование перехватило инициативу. Но между тем на поле боя появился опять самый страшный противник – холера. В госпиталях русской действующей армии в тот год умерло около 28 тысяч человек, в большинстве своем от холеры: русская армия сократилась наполовину.
В конце мая в Пултуске скончался от холеры командующий фельдмаршал Дибич, а через две недели в Витебске холера скосила великого князя Константина Павловича. Некоторые в окружении Дибича заметили, что командующий скончался «вовремя», так как Государь был им недоволен давно. Еще в феврале после сражения под Гроховым Николай I с присущей ему прямотой и резкостью высказывал в письме Дибичу: «Почти невероятно, что после такого успеха неприятель мог спасти свою артиллерию и перейти Вислу по одному мосту. Следовало ожидать, что он потеряет значительную часть своей артиллерии, что произойдет вторая березинская переправа… Итак, потеря 8000 человек – и никакого результата, – разве тот, что неприятель потерял по малой мере то же число людей… Это очень, очень прискорбно!»
Пассивность Дибича, нерешительность боевого и отважного командира после Гроховского сражения, по мнению многих, была определена нашептываниями великого князя Константина. А. Бенкендорф в своем дневнике записал: «Дибич никогда не хотел назвать этого генерала по имени и тайну унес в гроб, но на смертном одре сказал: «Мне дали этот пагубный совет; последовав ему, я провинился перед Государем и Россией. Главнокомандующий один отвечает за свои действия».
Николай I срочно вызвал в Петербург с Кавказа фельдмаршала И. Ф. Паскевича (графа Эриванского). 8 мая Паскевич прибыл в Петербург, а 4 июня получил должность командующего армией в Польше. Чтобы Паскевич мог быстрее добраться до армии, царь специально отправил его на пароходе «Ижора» из Кронштадта в прусский порт Мемель. Оттуда сухим путем Паскевич добрался до главной штаб-квартиры в Пултуске.
Император потребовал от Паскевича быстро покончить с восстанием, так как Франция уже собиралась официально признать польское правительство. Николай I лично утвердил план кампании, согласно которому Паскевич должен был переправиться через Вислу близ прусской границы, у Осьека, и оттуда двинуться на Варшаву, обеспечив себе тыл границей, а левый фланг – Вислой.
Командующий выдвигал к западным границам Варшавы хорошо подготовленные и закаленные в сражениях с повстанцами части, в их числе был и отряд Хилкова.
…7 августа отряд под командованием генерал-лейтенанта князя Хилкова форсированным маршем подошел к переправе на Висле у местечка Осьек. Меньше суток понадобилось отряду, чтобы одолеть больше ста верст сыпучих песков без остановки.
И здесь, на левом берегу, таким же форсированным маршем отряд Хилкова двинулся по маршруту Ломжа – Остроленка – Липна – Сохачев. Отряду повелено было обеспечить левое крыло армии.
У Вислы, перед переправой, князь Хилков произвел перемены в отряде. Отряд Дохтурова с учетом новых обстоятельств получал пополнение – эскадрон Жигалина, в котором теперь находился Ла Гранж, и отряд под командованием Бекетова.
– Вот что, Николай Михайлович, – обнимая Дохтурова за плечи, говорил князь Хилков. – Позаботься, будь любезен, о спокойствии в сих местах, чтобы лазутчики не суетились поблизости, чтобы диверсии не совершали в войске, чтобы солдатские головы не мутили лихоимцы. Место тебе давно знакомое, разберешься, переправляйся, и с Богом!
Дохтурову эти места и в самом деле были давно знакомы. В 1806 году он участвовал в походе в Восточную Пруссию, находился во всех важных сражениях кампании 1807 года. Крепкой занозой осталось в памяти и сражение при Пултуске.
Предосторожность Хилкова основывалась на действительности. Два часа назад он получил из Главного штаба известие: «В Пулаве вырезан эскадрон Казанского драгунского полка. Принять меры к недопущению сего впредь».
За Вислой все оказалось иным, чужим и неожиданным: казалось, что как-то не так светит солнце, ветер дует не в ту сторону. Ощущение холодного и тревожного одиночества создавали пустые хутора, дома в местечках с закрытыми наглухо дверями и окнами, будто вымершие поселения… «Но ведь люди же где-то есть?» – задавал себе вопрос Людвиг. У ворот толчется стадо овец. Где-то в хлеву мычит корова. Носятся по двору щенки. Из трубы в сухое бледное небо вьется легкий дымок. И ни одной живой души.
Прошли хуторок. Несколько человек, прячась, настороженно глядели из-за кустов ракиты: так обычно встречают что-то нежелательное, чуждое. Раздражала, видимо, еще и щеголеватость гусар. А через пару минут окольной дорогой из хутора галопом поскакали два всадника.
Бивуак поставили на низком песчаном берегу Нарева, на краю местечка с именем Ломжа. Противоположный берег стоял высоко и виднелся темной стеной соснового бора. Охранение Дохтуров распорядился поставить кругом, тщательно отметив карандашиком на карте песчаную косу, где Нарев делал крутой поворот. «Вот здесь не дремать!» – посмотрел он на Жигалина.
Дозор Жигалин расставил сам, но не на открытом повороте, а за мелким кустарником ивняка, строго наказав не курить трубок, не крутить цигарок и не шуметь.
Жигалин и Ла Гранж устроились в камышах за поворотом, так, чтобы была видна вся излучина Нарева и высокий берег на той стороне. Ночь была темная и сырая. Низкие тучи шли с севера, с прусской стороны, задевали верхушки сосен и краями опускались на противоположный берег. К полуночи стемнело вовсе, и все стало неясно – и тот берег, и сосны, и даже ближние камыши. Надоедливо сыпал сверху мелкий дождик, одежда отяжелела. С офицерских плащей вода предательски стекала за воротник, стоило только шевельнуться. Прихватывало холодом. Шумел ветер в камышах, бурлил Нарев водоворотом, на той стороне шуршали сосны…
Клонило ко сну. «Не клевать носом! – шепотом приказал Жигалин, вглядываясь в непроглядную тьму.
Людвиг сильно сомневался в необходимости дозора:
– Ну скажи – кто отважится на диверсию в такую погоду? – зашептал он Жигалину.
– Тсс, – толкнул плечом
