После отъезда Жана и четы Андре Ренуара вновь охватило прежнее одиночество, нарушаемое лишь нелепой шумихой вокруг его имени. "Меня берет оторопь от беспрестанных просьб, которыми мне досаждают", - писал он в апреле Дюран-Рюэлю. Весна с ее коварной мягкостью утомила Ренуара. "Я состарился быстрее обычного", - отметил он в мае.
По крайней мере теперь хоть день стал длиннее и на столько же сократилась ночь - время страданий, тоски, тревоги: тревоги о будущем Пьера, тревоги за Жана, чья эскадрилья осуществляла боевые операции в Шампани.
В июле Ренуар возвратился в Париж. Здесь его ждали многочисленные встречи, и он даже не боялся один ездить на машине в гости. Беседы со старыми друзьями радовали и успокаивали его. В это время он получил письмо - убедительное свидетельство его мировой славы, которое особенно его взволновало. Дело в том, что лондонская Национальная галерея выставила у себя одну из его картин. По этому случаю несколько сот английских художников и любителей живописи прислали Ренуару коллективное письмо, в котором выразили ему свое восхищение: "С той минуты, как Ваша картина очутилась в ряду шедевров старых мастеров, мы с радостью осознали, что один из наших современников отныне занял свое место среди великих мастеров европейской традиции"[237].
Это письмо еще больше скрасило пребывание Ренуара в Париже.
В самом лучшем расположении духа он отправился в Эссуа - провести там остаток теплых дней. "У меня здесь отличное вино и такие же дыни", - писал он друзьям, приглашая их к себе. Воллар, который всегда был рад разделить общество художника, не замедлил воспользоваться приглашением. "Кто-кто, а уж он знает, как подступиться к Ренуару", - как-то заметил Жорж Бернхейм, двоюродный брат Гастона. Однажды Воллар принес Ренуару с базара груду рыбы и, бросив ее на стол, сказал: "Напишите-ка мне вот это!" Ренуар, которого рассмешила эта просьба, тут же исполнил ее. "В знак признательности, продолжил Жорж Бернхейм, - Воллар подносил художнику плевательницу, подавал ночной горшок..."[238]
В марте Воллар поехал в Барселону, на одну из зарубежных выставок французского искусства. Вообще, он часто просил Ренуара написать очередной его портрет. Художник отшучивался: "Хотите еще один портрет? Притащите сюда кокосовую пальму. Я изображу вас висящим на дереве и почесывающим себе зад"[239]. Однако, узнав, что Воллар едет в Испанию, художник в свою очередь поделился с ним своей давней мечтой - написать портрет человека в костюме тореадора. Разумеется, едва очутившись в Испании, Воллар тут же стал бегать по портным и возвратился в Эссуа с костюмом тореадора в чемодане.
Сидя за мольбертом, Ренуар увидел Воллара в этом наряде. "Браво!" крикнул он ему, восхищаясь пышностью и блеском костюма. Торговец картинами, теперь уже не сомневаясь, что получит свой портрет, взял розу и уселся на стул, уверенный, что сейчас начнется первый сеанс позы. "Вы будете тореадором с розой", - объявил ему Ренуар. Но тут же передумал: "Нет, сказал он. - Роза помешает мне написать ваши руки. Бросьте ее. Пусть будет яркое пятно на ковре!" Воллара вдруг охватило сомнение. Ведь тореадоры все безбородые, может, лучше ему сначала сбрить бороду? "Думаете, если побреетесь, вас сразу примут за настоящего тореадора?" - насмешливо возразил ему Ренуар.
Воллар часто служил, ему своего рода козлом отпущения. Художник лучше всех других знал его натуру: жестокое упорство, скрывавшееся за напускной ленью и мнимым простодушием. Он любил донимать его своими шутками, остротами, злоупотребляя бесконечной покладистостью, которую торговец картинами выказывал по отношению к нему. Сколько бы тот ни раздражался, он был готов все вытерпеть от Ренуара.
Покупка картины означала для Воллара обладание ею, и обладание это было его страстью. Он и не женился, вероятно, из-за любви к живописи. В 1906 году он скупил у Вламинка все его произведения, опустошив его мастерскую. Когда художник спросил, почему он не женится, Воллар улыбнулся и, полуприкрыв веки, ответил: "Видите ли, она стала бы вмешиваться в мои дела и наверняка потребовала бы у меня объяснений насчет Сезанна".
То же, что было ему недоступно, он начинал ненавидеть.
Однажды Ренуар заговорил с ним о папском дворце, и тогда Воллар сказал: "Папский дворец? Какое мне до него дело? Мне же не надо его продавать!"[240]
Воллар жалуется, что, начав его портрет, художник не уделяет ему достаточно времени и одновременно пишет портрет юной девушки. "Она не так уж красива, эта крошка, - ворчит он. - Когда вы возьметесь за мой портрет?"
Пусть "скотина Воллар" успокоится. Портрет будет закончен. И как бы он ни отличался от других картин этого периода, когда Ренуар по преимуществу писал обнаженную натуру, он встанет в один ряд с крупнейшими творениями художника. Неожиданный и, пожалуй, комичный маскарад Воллара мог бы придать портрету нелепый характер. Но этого не случилось. Волшебством своих красок Ренуар свел на нет нарочитость сюжета: их поэтичность обволокла и преобразила опереточного тореадора.
* * *
Возвратившись в Кань, Ренуар узнал из телеграммы Жоржа Дюран-Рюэля, что 27 сентября скончался Дега.
Его бывшего соратника - покойному было восемьдесят три года - постиг самый печальный конец. Еще в 1909 году он почти совсем ослеп, небольшой процент зрения сохранился только в одном глазу. Мало того, в 1912 году он был выселен из своей квартиры на улице Виктора Массе и вынужден был искать себе другой приют. Художник, оторванный от своих пенатов, не мог привыкнуть к новой квартире, и это окрасило последние годы его жизни отчаянным трагизмом. Он то и дело покидал мертвое жилище, где должен был обосноваться, и без устали бродил по улицам, почти всегда возвращаясь к своему прежнему дому. Подойдя к ограде, он пытался уцелевшим глазом увидеть сквозь щель, как разрушают дом. "Лучше любая смерть, чем такая жизнь", писал Ренуар. Вокруг него все больше сгущались сумерки. Из прежних друзей-импрессионистов в живых оставался один лишь Моне. А Дюран-Рюэлю, столь рьяно защищавшему их в дни "героического периода", в октябре исполнилось восемьдесят семь лет... Как давно, казалось, все это было: скандал вокруг картины Мане "Завтрак на траве" в Салоне отвергнутых 1863 года, встречи в кафе Гербуа, где раздавались едкие реплики Дега: "Живопись - нетрудное дело, если ничего в этом не смыслишь. Но если смыслишь... тогда этого не скажешь!" Как изумились бы посетители выставок, некогда приходившие в ужас от работ импрессионистов, будь им дано увидеть картины современных молодых художников: например, фовистов, чьи работы вызвали скандал двенадцать лет тому назад в осеннем Салоне 1905 года; Пикассо и кубистов; первых представителей абстрактного искусства Кандинского и Мондриана; итальянских футуристов; цюрихских дадаистов... В последний день 1917 года в "Колетт" появился один из представителей этого нового искусства, Анри Матисс, который жил в Ницце. За первым визитом последовали другие. Матисс показал Ренуару некоторые из своих картин.
