— Вот на, почитай, что подбросили нам под музыку, — говорит мне мама. — Мы уже прочитали.
Беру листовку в руки. Что там еще придумали бегущие «завоеватели»? Воззвание написано категорическим тоном, без какого бы то ни было обращения:
«Свыше 100 тысяч человек еще не на работе. В моем последнем воззвании я высказал принцип: кто не работает, тот не ест. Многие из вас еще не поняли этого.
Вам, которые не работают, я предлагаю теперь новый и единственный шанс: вы можете заявить о своем желании вместе с вашей семьей выехать на работы в безопасные места западных областей. Отъезд — по железной дороге, до вокзала — трамваем. Вы будете иметь все преимущества и выгоды, какими пользуются там ваши земляки.
Покажите, что вы хотите поставить свою рабочую силу на службу нашей победе. Заявить о своем согласии можете на главном вокзале. Там — точные сведения. Кто не заявит о своем согласии, тот докажет этим, что он наш враг, и не может претендовать на пропитание, помещение и одежду. Всех, кто будет саботировать, я прикажу карать со всей строгостью.
Работающие здесь получают специальные повязки и этим мерам не подлежат. Все остальные вместе с семьями и багажом должны явиться на главный вокзал…»
Дальше шел график явки на вокзал жителей районов города: 12, 14, 19, 24, 29 октября (куреневцы — 12 и 19 октября).
Далее таким же неуклюжим языком было изложено требование:
«Кур, корт, гусей, свиней, лошадей, собак и кошек сдать по адресу (назван дом на улице возле вокзала). Всем будут выданы квитанции.
Люди с высшим образованием будут вывезены отдельно, а сейчас обязаны явиться для предварительной регистрации на Брест-Литовское шоссе, № 39. Тот, кто не явится до 15 октября, не может рассчитывать на какое-то особое к себе отношение. Фольксдейче надлежит явиться во вторник…»
В конце приказа стояла подпись: «Комендант Брандт».
Накануне ночь была могильно тихой. Почти никто не спал. По дворам сновали и шепотом переговаривались беженцы. Утром шли толки все о том же.
— Ну что делать?
— Никуда не трогаться — и все!
— Кто же пойдет на тот вокзал?
— Будем кочевать с узлами с улицы на улицу; с улицы во двор, со двора на улицу.
— В последнюю минуту можно будет спрятаться и в «запретной зоне». Риск — благородное дело.
— Сегодня ночью уйдем на кладбище. Там найдем подходящий склеп.
— А мы в овраге спрячемся.
— На пятьсот тысяч населения не хватит жандармов!
На улице люди собираются группами. Возмущение прорвалось наружу, и его не остановить.
— Но где же наши?
— Говорят, видели уже разведчиков в Пуще, на четырнадцатой линии.
— Ах, это «говорят»!
— Неужели успеют, гады, выгнать нас из города? Наши соседи советуются, успокаивают друг друга, порой чья-нибудь острая шутка вызывает дружный смех. А потом опять слышится:
— Что делать? Уходить или еще подождать?
Постепенно созревает твердое решение: собрать узлы и на них сидеть до последней минуты. Наши вот-вот должны нагрянуть!
Чтобы успокоиться, хожу со двора на улицу, с улицы во двор. Мама спокойно хлопочет, готовя «постники» — постные супы, заправленные овощами, всякой другой зеленью. Они — аппетитные, вкусные, особенно на голодный желудок.
Беженцы держат между собой совет, что взять из вещей в дорогу и что спрятать, чтобы легче было скитаться по городу. Только бы выдержать, дождаться своих, думает каждый.
А что, если наших задержат немцы, а что, если у самых ворот Киева завяжутся бои? Но думы об этом не пугали: желание избавиться наконец от оккупантов было таким жгучим, что все страхи никли перед ним. Вот только не отразили бы наступление наших. Но нет, никак не похоже на это. Из города вывозят все дочиста, думают «организованно» угнать население куда-то в западные области, сами поспешно отступают, — где уж тут до подготовки к обороне Киева как военного объекта!
Видимо, наши жмут — и крепко. Позавтракав, ухожу на свой бывший участок. На улицах оживилось движение, увеличилось число прохожих — почти все свободны от принудительных работ. Не вижу ни одного, кто спешил бы по приказу коменданта на вокзал: трамваи ходят пустые. Даже те, кому нужно побывать по делу на Подоле, не садятся в трамвай, а движутся «пешим порядком».
Иду по Вышгородской улице. И встречные и те, кто идет позади меня, говорят о том, что волнует всех: о приказе Брандта. Доносятся отрывки разговоров:
— Опять хитрости; заманить в западню мужчин, ограбить и вывезти женщин…
— Помогать им! Ишь чего захотели…
— Не напугает этот комендант.
— Может, он еще захочет, чтобы ему привели на аркане блох?
Когда я свернула с центральной улицы на боковую, в глаза сразу же бросились признаки запустения. Издевательством над притаившейся улицей показались мне звуки танго, доносившиеся из автомобиля. Он был светло-серого цвета, с радиопередвижкой. Привинченный к его крыше громкоговоритель исторгал кощунственную музыку. Автомобиль этот я сразу же узнала, вспомнив вчерашний рассказ о нем домашних. Проиграв несколько раз танго, он поехал на другую улицу, и вскоре оттуда донеслась мелодия одного из вальсов Штрауса. Брандт выманивал людей, звал их на вокзал. Тщетно, конечно. И на вальс улица ответила молчанием.
Разбросав воззвания с известным уже приказом, автомобиль двинулся со своей музыкой на другую улицу, а я пошла на Большую Мостицкую. Жители всех улиц моего бывшего участка, всей Приорки не собирались уходить. Все ждали…
Под вечер, когда я возвратилась домой, услышала тревожное:
— А для нас опять играл патефон.
Никому не спалось. Пошли на гору, что за вишенником, в конце сада. Оттуда смотрели на ракеты, пылавшие где-то далеко, в районе Вышгорода и Пущи, на огромные зарева в том же районе и на разноцветные нити трассирующих пуль.
Отчетливо слышна была сильная непрерывная канонада, где-то кружили в небе наши самолеты, «хлопотали» около военных сооружений врага.
Бомбардировка продолжалась всю ночь. Хотелось, чтобы ночи этой не было конца.
Утром узнали, что наши бомбили поселок Шевченко, Вышгород, Гостомель. Потери у немцев огромные.
Вчера первыми погнали жителей Приорки (по «графику» они должны были явиться на вокзал 29 октября). Перед рассветом на улицах появились жандармы с собаками. На сборы дали полчаса, и люди, готовые ко всему, молча укладывались, отправляясь в неведомое, но немцы многих недосчитались. Кто остался кочевать около родного дома, кто пошел в заранее намеченное безопасное место или же скрывался в лесах, оврагах, на кладбищах. Некоторые обитатели этой недавно еще «свободной зоны» прибежали к нам, на Куреневку. Кричат испуганные дети, бегут взрослые с немым вопросом в глазах: где та спасительная щелочка, в которой можно скрыться в последний лихой час? Опять тележки, узелочки, малыши, беспомощные старики. Козы и коровы на веревках. С жалостью смотрю на человека, который запрягся в подводу, нагруженную детьми и разным домашним скарбом. Далеко ли он потащит все это? Позади, отчаянно напрягая силы, толкает подводу его жена. Семья «поехала». Вряд ли держит она путь к вокзалу.
