у артиста Быкова ролей? Пятьдесят? Семьдесят? А сколько фильмов с его участием можно назвать шедеврами? Ну, не шедеврами, но — важными, определяющими, содержащими открытие героя, идеи, новой художественной тропки в кинематографе? «В бой идут одни “старики”»? Так ведь это уже режиссер Леонид Быков — и об этом совсем другой разговор. А Леня знал эту арифметику и мучился ею в самый разгар, в самый пик своей популярности, своей первой всесоюзной славы.
Он пришел к нам в дом со съемок фильма «На семи ветрах» пришел вместе с Владом Заманским, с которым они, видимо, не могли не подружиться по врожденной неактерской застенчивости натур. Пришел тихий человек с очень знакомым, на кого-то ужасно похожим лицом, так что я только к середине вечера понял, кто сидит за столом. И тут-то Леня, уловив во мне невольную перемену тона, и сказал про средний кинематограф, словно хотел защититься от могущей возникнуть реакции на знаменитость.
Актер, если он настоящий актер, а уж кто же был настоящий, если не Леонид Быков, вкладывает в роль всю душу. Но ни одна роль, даже Гамлет, не в состоянии вместить всей актерской души. И если роли, идущие одна за другой, вмещают в себя практически одну и ту же часть души актера, — это превращается в амплуа. Бывает, что другие части этой актерской души отмирают или впадают в глубокую спячку, и актер замыкается в своем амплуа. Оно становится формой его существования. У Быкова часть души, не вместившаяся в его роли конца 50-х — начала 60-х годов, не просто болела, свербила, мешала жить — она бунтовала. Этот тихий удачник ел себя поедом за каждое повторение. Наверное, он был эгоистом, но удача средней, по его внутренней оценке, картины, в которой он снимался, не приносила ему ничего, кроме разочарования. Зависимость актерской судьбы от чужой воли, чужого вкуса и пристрастий, которую большинство актеров считают неизбежным злом, оборотной стороной профессии, он отвергал, и этот бунт на самой вершине успеха и известности казался многим эдаким «с жиру бешенством», в том числе и тем, от кого зависела его дальнейшая судьба.
Все мы зрители. Профессионалы, дилетанты, любители. И у всех у нас свои пристрастия. И пристрастия эти консервативны по преимуществу. Не случайно новое кино — хочешь, не хочешь — выдвигает нового актера. Старому мы бы этого не простили, не приняли. И мы слабо представляем себе, каким прокрустовым ложем для артиста является иногда наша совместная неизменная любовь к его уже сыгранным ролям. Какой-нибудь Семен Семенович из дальнего Тьмутараканска пишет артисту возмущенное письмо, что он-де — артист — изменил себе и, сыграв что-то на себя, прошлого, непохожее, совершенно испортил его, Семен Семеновича, впечатление от искусства. Да что там Тьмутараканск — один известный артист рассказывал мне, как кто-то из руководителей кинематографа просто перестал с ним здороваться после того, как он вслед за несколькими положительными ролями не менее удачно сыграл роль подлеца. Эти наши зрительские «прокрустовы объятия» загубили не одну актерскую попытку вырваться из плена амплуа и действительно во всем объеме использовать свое дарование. Нами покалеченным — нет им числа. Давайте это помнить.
Быков себя покалечить не дал. Это обошлось ему в десять лет простоя.
Наша с ним вторая запомнившаяся встреча — в Ленинграде примерно два года спустя после первой. У него родился третий ребенок. Детям не полезен климат Финского залива. Денег нет, потому что он отказывается от ролей. Если ему не дадут самому поставить картину, как он того просит, ему надо возвращаться на Украину. Леня тих и мрачен. У меня возникает ощущение, что его раздражает и мое присутствие, и мой интерес к его делам. Не идем ни к нему домой, ни ко мне в гостиницу, ни на студию, встречаемся на улице, на улице расстаемся.
Потом Леня снимает «Зайчика». У меня нет сейчас под рукой никакого справочного материала, и я боюсь наврать; память наша привязана к собственным датам, поэтому возможно, что «Зайчик» снят до нашей встречи.
Многие актеры на каком-то этапе начинают тяготиться чужой волей и пробуют себя в режиссуре. Некоторые остаются в этой профессии, и ветер творческой удачи высоко поднимает их паруса. Но никто из них при этом не перестает быть актером. Они снимаются в своих и в чужих фильмах, и снимаются хорошо, хотя мне кажется, в чужих фильмах их актерские достижения выше классом. Мало кто из них как актер открыл себя заново, хотя у многих изначальным посылом к режиссуре была именно надежда на это.
Этот посыл толкал в режиссуру Леонида Быкова. И он, наконец, поставил свою первую картину, сыграл в ней главную роль и потерпел тяжелое поражение, борьба с последствиями которого и отняла у него целый десяток лет.
Никто уже толком не помнит «Зайчика». Я сам помню его смутно, хотя и случилось мне его видеть во второй раз лет десять назад. Помню только, что ничего дурного, безвкусного или непрофессионального в картине не было. Однако ей тогда не простили именно эту усредненность: требовал, бился, доказывал, чуть ли не шантажировал своим нежеланием сниматься — и что? Как у всех! Так для этого не надо было мучить ни себя, ни людей — такова была примерно реакция на эту картину в Ленинграде. Правда, оценщики, как всегда, не хотели принимать во внимание свою усредняющую роль на всех этапах создания картины, от заявки до перезаписи и сдачи. А ведь есть примеры…
Ролан Антонович Быков рассказывал мне, что, когда он снимал свою первую картину «Семь нянек» (которая тоже, как известно, не принесла ему громкой славы), делал он это в объединении Михаила Ильича Ромма, который немало ему помогал и снимать, и «строгать». Так вот, годы спустя, на премьере следующей картины Ролана («Айболит-66»), Ромм сказал, что только теперь он понял, какую картину хотел сделать Ролан из «Семи нянек» и какую картину он, Ромм, сделать Ролану не дал, помешал. Боюсь, что на «Ленфильме» после «В бой идут одни “старики”» задним числом не нашлось своего Михаила Ильича. Забылось. А не надо бы забывать. Я убежден, что если мы сегодня посмотрим заинтересованными глазами этого неудачного «Зайчика», то
