Все здесь желают тебе радостного и счастливого Нового года, а Горацио просит, чтобы ты не позволял Наполеону III чувствовать себя Наполеоном I!
С наилучшими пожеланиями —
твоя любящая тетя Барбара.
Эта встреча в Боксли-хаус в декабре 1855 была последней, на которой все семейство Хорнблауэров собиралось в полном составе. Сам Горацио вернулся в Смоллбридж в январе 1856 года и больше уже не покидал этого поместья. Он чувствовал себя достаточно хорошо, чтобы в хорошую погоду гулять в саду, писать письма и даже баловать себя стаканчиком любимого портвейна после обеда. Он отправил Ричарду письмо с поздравлениями по случаю его производства в генерал-майоры, и даже написал лорду Коули, выразив свое мнение о ситуации на Ближнем Востоке и обращая особое внимание на важность для Британии защиты сухопутных путей в Индию. Все же силы потихоньку оставляли его, и Барбара, которая тоже постарела, не надеялась, что он переживет зиму. Однако он немного ожил осенью и даже поговаривал о том, чтобы снова съездить в Боксли, но подобному визиту уже не суждено было состояться. Вместо этого Ричард в сентябре привез на денек своих детей в Смоллбридж, как раз перед тем, как маленькому Горацио нужно было возвращаться в Итон. Им предстояло запомнить этот визит на долгие годы, так как тогда они видели деда в последний раз. К концу года старый адмирал ослабел настолько, что смог только коротко переговорить с Ричардом, главным образом о вопросах недвижимости и будущих доходов Барбары. Конец наступил в январе 1857 года — адмирал мирно скончался 12 числа в возрасте восьмидесяти лет. Смерть не застала Хорнблауэра в постели — Барбара нашла его в кресле, с глазами, закрытыми как бы в полудреме. Рядом, на полу, лежал, все еще открытый, последний том книги «Упадок и падение Римской империи» Гиббона.
Адмирал Флота мог иметь торжественные похороны в Лондоне, но в своем завещании Хорнблауэр не захотел этого. Его последним (и типичным) желанием стали простые похороны на церковном кладбище в Неттлсхед, что и было исполнено. На погребении присутствовала сама королева, а отряд моряков со сторожевого корабля в Норе дал троекратный залп над его могилой. На верфи в Чатеме палили пушки, а в соборе Святого Павла прошла поминальная служба. В церкви Неттлсхеда сохранилась памятная доска и еще одна, более внушительная — в церкви Боксли. Леди Барбара умерла в 1861 году (также в возрасте восьмидесяти лет), прожив достаточно долго, чтобы увидеть, как Ричард занял место в Палате Лордов. Последние слова о Горацио Хорнблауэре также принадлежат ей и составляют часть письма, написанного ею лорду Коули.
Смоллбридж, 12 января, 1858.
Мой дорогой Генри!
Прошло двенадцать месяцев после смерти Горацио, и я не помню, чтобы когда-либо эти месяцы тянулись так долго. Уже не осталось в живых ни одного Уэлсли из моего поколения, и я ловлю себя на мысли, что пишу тебе, как к человеку, наиболее близкому мне если не по возрасту, то по темпераменту. Здесь, в Смоллбридже, очень тихо, так как слуги уже столь же стары, как и я, и даже стук колес сегодня заглушает снег. Зимы становятся холоднее, чем раньше, но сегодня нет ветра, и деревья застыли в необычном безмолвии.
Размышляя о прошедших временах — а что мне еще остается делать? — я понимаю, что Артур был величайшим человеком нашего времени, несравненным по своим мужеству и мудрости, но он был столь привилегирован уже с самого рождения, что в двадцать четыре года уже командовал полком. У моего Горацио не было такой поддержки со стороны родных и друзей. Он был сиротой без гроша в кармане, начинал с нуля, пролагая свой путь безо всякой поддержки, достигая каждого рубежа с громадным трудом и полной концентраций сил и мысли на выполнении задачи, преодолевая скрытое и явное сопротивление тех, кто был лишен (и знал об этом!) его решительности, его знаний и его способностей. Я не знаю и уже никогда не узнаю всего, что он совершил. Он побывал в отчаянных ситуациях и сохранял хладнокровие, даже когда успех балансировал на грани неудачи. Человек скромного происхождения не может позволить себе совершать слишком много ошибок, и, как я полагаю, он не совершил ни одной в течении двадцати лет. Он не был отчаянно бесстрашным, как некоторые, но всегда забывал о своих страхах, как только вступал в битву. Он стал легендарным своей сдержанностью, ибо никогда не говорил более того, что было необходимо, но я помню его таким, каким он был на самом деле — открытым, добрым, обладающим шармом и тонким чувством юмора. Ему не довелось командовать ни в одном генеральном сражении, но Королевский флот всегда будет помнить о нем, как об одном из выдающихся своих офицеров. Сегодня же пушки умолкли, его флаг спущен и все тихо на кладбище, где он нашел свой покой.
Письмо Адмирала Флота Ее Величества, кавалера Ордена Бани сэра Горацио, первого виконта Хорнблауэра, адресованное его потомку:
Ноябрь 1852 г.
Досточтимый сэр!
Я поручил банку отдать Вам это письмо в сотую годовщину моей смерти и поэтому уверен, что к тому времени, как Вы сломаете на нем печать, описываемые в нем события будут иметь исключительно историческое значение, а в живых уже не будет не только детей, но и внуков людей, о которых я пишу. Сейчас Вы поймете необходимость этой предосторожности, хотя, возможно, и удивитесь, для чего вообще я пишу это письмо. Будет ли мое объяснение одного инцидента представлять интерес для моих потомков или хотя бы для историков? Не могу знать, как будет выглядеть мир в 1960 году, и не могу предвидеть, будет ли моя профессиональная карьера к тому времени заслуживать хотя бы нескольких слов в соответствующем труде. Тем не менее, я пишу это письмо, предполагая, что мое имя не будет забыто, а моя карьера не останется абсолютно неизвестной. Допускаю также, что обо мне будут рассказывать одну историю и что она будет связана со «Славой».
Когда в 1802 году был заключен мир, я знал о том, что ходят различные слухи подобного рода, хотя ничего не было опубликовано и даже не говорилось открыто в моем присутствии. Во времена, о которых я говорю, дуэли случались чаще, чем в наши дни, и люди внимательнее относились к тому, что и кому говорят. Было бы маловероятным, чтобы я узнал о слухах, кружащих по кофейням Портсмута. Однако знаю, что событие может стать сплетней, а сплетня — частью биографии или истории. Принимая недавно участие в похоронах великого человека, я припомнил себе рассказы, которые о нем слышал, некоторые правдивые, а некоторые — вымышленные; тогда я и решил, что мои потомки в этом единственном случае должны знать правду, и хочу, чтобы лучше верили мне, чем в придуманную историю, или даже ее отвергали. Пусть знают, что сейчас у меня нет причин скрывать или искажать что-либо, я не боюсь никаких возможных последствий и так же не боюсь кого-либо обидеть.
