То, что я собираюсь рассказать, касается событий, происшедших на 74-пушечном корабле «Слава» в 1800 году — то есть уже полвека тому назад. В июле того года корабль вышел из Плимута под командованием капитана Сойера. Лейтенантами были: Бакленд (заместитель командира), Робертс, Буш, Смит и я (пятый лейтенант). Мы плыли с запечатанными приказами, но курсом на Вест-Индию. Стало очевидным, что командир помешался, а следствием его помешательства было убеждение, что все офицеры и молодые джентльмены состоят против него в заговоре, а лояльны ему только люди с нижней палубы. Его страхи были лишь плодом больного воображения, но подрывали основы его системы командования, в которой вся дисциплина была вывернута наизнанку, офицерам делались незаслуженные выговоры, а молодым джентльменам назначались незаслуженные наказания. Чаще всего жертвой капитана становился юноша по имени Уэллард, которого постоянно секли и почти довели до самоубийства. Как младший из лейтенантов, я вынужден был нести вахту в две смены. Зато Бушу и Робертсу было приказано в свободное время каждый час являться с докладом к заместителю командира, при чем они должны были быть одеты по полной форме, а он не мог спать. Подрывая дисциплину и далее, командир заискивал перед командой, портил ее и делал своими фаворитами некоторых моряков, приказывая им следить за другими. При таком командире, любые слова офицера могли быть признаны бунтом, а молчание, если бы не говорил ничего — расценено как наглость. Должен подчеркнуть, что ничто, сделанное или сказанное командиром, не было бы достаточным, чтобы доказать, что Сойер — сумасшедший, и корабельный врач никогда бы не осмелился подписать соответствующее заключение. Должен также подчеркнуть, что «Слава» была не в состоянии не только вести сражение, но даже противостоять урагану.
По прибытии в английский порт — в Кингстон или куда-либо еще на встречу с адмиралом (цель похода не была известна даже нам), офицеры «Славы» могли бы попросить главнокомандующего назначить военный суд над командиром или направить его на врачебное обследование. Если бы они так поступили, командир, в свою очередь, мог бы потребовать военного суда над ними.
Суд, составленный из капитанов, естественно, принял бы сторону одного из них. При этом не было бы никаких доказательств нарушения командиром «Славы» устава, а врачебная комиссия не имела бы доказательств его сумасшествия. С другой стороны, капитан мог приказать самым худшим морякам, чтобы они свидетельствовали о бунте среди офицеров; этого было бы достаточно, чтобы уволить лейтенантов со службы, посадить в тюрьму и даже повесить. Если бы заместитель командира заявил, что капитан болен и запер бы его в каюте, то почти наверняка команда, или, по крайней мере, ее большая часть, встала бы на защиту командира. Однако, независимо от возможности подобного развития событий и независимо от того, решился ли бы Бакленд так поступить — насколько знаю, это противоречило его характеру — мы должны были учитывать, что по прибытию в Вест-Индию ситуация осталась бы прежней. Была бы созвана врачебная комиссия и был бы проведен военный суд, а точнее — целый ряд военных судов, причем не было бы никаких доказательств против капитана, напротив — множество свидетельств в его пользу. Более того, мы должны были себе уяснить дело и помнить о том, что какими бы ни были вердикты этих военных судов, для всех заинтересованных лиц они означали бы крах профессиональной карьеры. Лейтенанты, которые постарались устранить своего командира, никогда бы не получили не только повышения, но даже нового места службы.
Ситуация могла бы измениться вследствие встречи с неприятелем, что посреди океана было неправдоподобно, или вследствие обычной эпидемии желтой лихорадки, на что также не приходилось надеяться до прибытия в Вест-Индию, которое означало бы для нас всех катастрофу. Будущее корабля и всех его офицеров зависело от решения, которое я должен был принять, пока мы еще были в море.
Вас может удивить, почему я считал, что это решение должно было принадлежать именно мне. Я принял его, потому что знал, что единственный из лейтенантов смогу его исполнить. У меня не было возможности обсудить нашу проблему с другими офицерами, так как существовал слишком большой риск, что мы будем подслушаны одним из моряков, которым было приказано следить за нами. После глубоких размышлений я пришел к выводу, что Сойер не должен прийти в порт живым.
Его смерть была бы единственным решением проблемы, и мне оставалось только обдумать доступные мне возможности, исключая те, которые могли возникнуть при встрече с неприятелем. Возможности эти были следующими:
Первая: я мог бы вызвать капитана на поединок.
Вторая: я мог бы в темноте столкнуть его за борт.
Третья: я мог бы устроить несчастный случай — случайный выстрел из мушкета или упавший с высоты кофель-нагель.
Первую возможность я должен был исключить, потому что был уверен, что капитан не примет вызова и за саму попытку подвергнет меня строгому аресту. От второй возможности я также отказался, поскольку командир редко появлялся на палубе после захода солнца и до рассвета оставался только один способ: случайная смерть. Готовя свой план, я понимал, что мне благоприятствуют два обстоятельства. Во-первых, я знал, что определенные люди являются информаторами капитана. Именно с их помощью я мог бы вытянуть его в нужное время в нужное место. Знал я также, что у меня есть союзник — молодой Уэллард. Это я был тем человеком, который отговорил его от самоубийства, так что теперь я был уверен, что он захочет рискнуть. Когда-то я побывал в ситуации, подобной той, в которой он находился сейчас и был готов рискнуть жизнью, так, что «орел» или «решка» решали бы между смертью и страданиями. Уэллард был нужен мне как свидетель моего алиби, но даже с таким свидетелем я оценивал свои шансы не выше средних.
Чтобы организовать несчастный случай без других свидетелей, мне нужна была темнота и наименее посещаемая часть корабля. Это наталкивало на мысль о собачьей вахте и о люке, ведущем из помещения младших офицеров в трюм — самое спокойное месте на корабле. Какой же несчастный случай мог там приключиться? Только один: падение в люк. А что могло бы заставить капитана прийти туда во время собачьей вахты? Конечно же, только то, чего он больше всего хотел (или опасался): доказательство того, что офицеры вступили против него в заговор, что в трюме проходит тайная встреча, встреча, во время которой его враги могут быть пойманы на горячем. Если бы капитан узнал о чем-то подобном, первое, он сразу же пошел бы туда кратчайшим путем, прихватив с собой часового. Следующим машинальным поступком была бы посылка кого-либо из доверенных помощников, скорее всего — Хоббса, исполняющего обязанности артиллериста — к переднему люку. Если бы ему удалось таким образом перекрыть оба выхода, третьим шагом был бы приказ об обыске в трюме. Я отдавал себе отчет, что этот план по многим причинам может и не удаться, но это было лучшее, что я смог придумать. Уэллард был единственным человеком, с которым я мог бы частично поделиться этим планом, но и ему я не сказал больше, чем он должен был знать. После того, как я решил, что нужно сделать, мне оставалось только организовать все так, чтобы офицеры встретились и чтобы капитана уведомили об этой встрече. Я предложил им собраться через десять минут после двух склянок во время собачьей вахты в средней части трюма. Вы подумаете, наверное, чего можно было бы достичь на подобной встрече? Отвечаю: никто бы не смог сказать ничего, что бы могло оказаться полезным. Главное, чтобы эта встреча произошла, и чтобы капитан о ней узнал. Поэтому, как только Смит сменил меня на палубе, я рассказал Уэлларду о намечаемой встрече таким образом, чтобы меня смог подслушать Сэмюэлс — артиллерийский унтер-офицер. Потом я поручил Уэлларду наблюдать за развитием событий, а сам спустился в трюм. На встрече присутствовали Бакленд, Робертс, Буш и я. Началась какая-то бессмысленная дискуссия, какой и следовало ожидать, а потом прибежал Уэллард, чтобы нас предупредить. Я сказал остальным, чтобы они шли в направлении носа, поднялись на палубу и рассеялись, а сам поднялся на верхнюю палубу через главный люк, а за мной и Уэллард. Тихонько (я был без сапог, в мягких туфлях) я побежал в сторону кормы и дальше, к помещению младших офицеров, надеясь, что в нужное время окажусь в нужном месте.
