замена для двух зубов, которые я вот-вот потеряю: когда я вернусь назад, у меня их, скорее всего, не будет! Если у меня не будет других причин для жалоб, то с этим можно жить… Только что принесли мне показать то, что упаковано в ящик, который пошлют в Испанию, – сладкую лиметту. Я имею в виду, что это просто лимон, но тем не менее я хочу его вам послать. Если это действительно сладкая лиметта, то я, должен признать, еще ни разу не видел такую большую. Я не знаю, дойдет ли она туда в хорошем состоянии; если вы ее получите и она будет еще свежей, то вы ее непременно должны попробовать и сказать мне, понравилась ли она вам; я просто не могу поверить, что сладкая лиметта может вырасти такой большой. Так что я буду рад, если вы мне пошлете об этом весточку. Маленький лимон должен только помочь заполнить ящик. Я посылаю вам также розы и цветок апельсина, чтобы вы увидели, что здесь растет. Ваш добрый отец».
Адресатами письма были две королевские дочки, инфанты Изабелла Клара Евгения и Катарина Микаэла. Первой шел шестнадцатый год, второй – пятнадцатый. Их мать Елизавета Валуа умерла, когда младшей не исполнилось и года. Недавно скончалась и сердечно относившаяся к ним последняя жена короля Анна Австрийская. Филипп II одинок. Его томят воспоминания о счастье, которым он был обязан Елизавете и какого не испытывал ни до, ни после нее. Изабель и Катарина сейчас как раз в том возрасте, в каком была их покойная мать, когда он впервые увидел ее. Изабель так же умна, Катарина так же хороша собой. Душа стареющего короля переполнена тоской и нежностью. Обращенная в прошлое память превращает взрослых девушек в маленьких девочек, какими они были, когда их запечатлел на парном портрете живописец короля Алонсо Санчес Коэльо [1193].
Письмо Филиппа II подтверждает тривиальную истину: жестокость и сентиментальность часто оказываются темной и светлой сторонами одной человеческой души. Портрет маленьких инфант, написанный Коэльо, наводит на предположение, что такая двусторонность вообще была характерна для испанцев XVI столетия. Нет в тогдашней Европе искусства более склонного к изображению жестокости, чем испанская живопись. Но нет у испанских живописцев и соперников в создании трогательных детских образов.
Алонсо Санчес Коэльо. Портрет инфант Изабеллы Клары Евгении и Катарины Микаэлы. Ок. 1571
На портрете работы Коэльо живут только лица и руки дочек короля, вставленные в силуэты фигурок, которые существуют сами по себе и, кажется, остались бы такими же, если бы художнику надо было изобразить других принцесс. Наряд инфант одинаков: конус платья приподнят над полом лишь настолько, чтобы девочка могла перемещаться; торс стянут несгибаемым, как кираса, корсажем; голова покоится на гофрированном воротнике, скрывающем шею. Конечно, у современников Коэльо не возникало вопроса, можно ли надеть и снять такую одежду, но в наше время трудно отделаться от впечатления, что платья неотделимы от тел инфант. Своими силуэтами и металлическим отливом тяжелой ткани их фигурки напоминают два колокольчика.
Платья – это отлитая в зримую форму этикетная благопристойность мадридского двора. А выступающие наружу лица и руки – воплощение собственно человеческого начала, которое воспитывается в жестких рамках придворных обычаев и норм. Инфанты подчиняются придворному этикету с механической подражательностью. Но их серьезность, пока еще детская, обещала всякому, кто был допущен к этому портрету, что через десять-двенадцать лет они станут принцессами на выданье, безупречно подготовленными для выполнения своего главного предназначения – рожать наследников для царствующих домов Европы. Такая слитность с будущей ролью заставляет художника изобразить их не столько девочками, сколько маленькими дамами. Алонсо Санчес проникся духом придворного этикета Габсбургов глубже любого иного портретиста своего времени. За это-то и назвал его король «любимым сыном».
Было бы опрометчиво назвать эту этикетность обезличивающей. Как раз наоборот. На фоне благоприобретенных форм облика и поведения яснее и определеннее выступает все врожденное в человеке, не поддающееся нормированию. Не стереотипное, а индивидуальное в облике и поведении инфант помогает Коэльо построить картину. Не желая сводить портрет к элементарной замене присутствия двух персон, он выражает их взаимосвязь и расположением фигур, и жестами – а это и есть движение художника от портретной репрезентации к повествованию об изображенных, то есть к сюжетной картине.
Коэльо не хочет отвлекать внимание зрителя на какие-либо подробности дворцового интерьера. Наученный портретами Тициана и Моро, он пишет фон так, что вы чувствуете наполненную воздухом коричневую глубину, хотя и не видите ни границы пола и стены, ни каких-либо предметов, кроме края стола, нужного ему для построения сцены. Фигурки вырисовываются очень выпукло, но благодаря золотистым тонам одежд они выглядят в этом почти абстрактном пространстве как в уютной комнате.
Старшая, Изабель, стоит слева, чуть ближе к нижнему краю картины. Именно она представительствует от их маленького семейного кружка. Не сводя с вас взгляда столь спокойного, что его можно назвать даже надменным, она легким неспешным жестом указывает на сестрицу. Смысл жеста обогащен венком в руке Изабели. Она выбрала самые свежие из цветов, лежавших на столе. Это изделие ее рук – лакомый кусочек своей сдержанной живописи – Коэльо помещает в центр картины как символ единодушия сестер. Не считая жемчужин, добытых со дна моря, цветы в этой картине – единственный аксессуар природного происхождения. Цветы говорят о том, что своим единодушием сестры не обязаны воспитанию. Их дружба – проявление безыскусной сердечности.
Софонисба Ангишола (?). Портрет инфанты Катарины Микаэлы (?). Ок. 1585
Меньшая, Катарина, кажется более чувственной, но не столь решительной. Ручонка с короткими пальчиками, осторожно протянутая к венку, и другая, робко перебирающая на груди жемчужины, выражают смущение. Направление ее взгляда и жест рассогласованы, как будто то, что старшая сестра дарит ей венок, происходит не наяву, а во сне, в который ей едва верится.
Но одно дело – убедительность поведения с точки зрения жизненной ситуации, совсем другое – выполнение условностей портретного жанра. Деятельное начало художник вверил Изабель. Зато пассивная роль Катарины дает вам возможность остановиться на ее лице как на сугубо портретном изображении. Распределяя роли таким образом, Коэльо предвидит будущее этих девочек.
