месяцев спустя, – «моей любимой образ несравненный, что оттиском медальным в сердце вбит» [1295]. У Элис безупречный овал лица, русые волосы, аккуратно уложенные в прическу, обнажающую виски, осторожно-внимательный взгляд небольших светло-зеленых глаз, прямой решительный носик и своенравно сложенные ярко-розовые губы. Голова округлым подбородком опирается на белые кружева. Воротник по моде поднят так высоко, что лицо не соприкасается с фоном. Бережно заключенное в оправу, образованную прической и воротником, лицо существует, словно бы не нуждаясь в теле. По контрасту с напускной надменностью, принятой среди дам ее круга, декольте платья особенно соблазнительно приоткрывает ложбинку на груди. Платье у Элис белого с серым узором и черного тонов, как у королевы. На темно-голубом фоне на уровне рта Элис стоят слева и справа золотые монограммы Николаса. Наверху написано: «Лета Господня 1578-го в свои двадцать два» [1296].
Формат этих портретов различен, и написаны они не в один присест, но ракурсы таковы, что портреты Николаса и Элис воспринимаются как супружеский диптих: мужчина, как положено, слева, женщина – справа. Это впечатление поддержано и цветовым строем портретов, основанным на созвучии темно-голубого фона с черными и белыми тонами одежды и воротников. По отношению к кому, незримому, выдержана эта схема? К Деве Марии? Скорее, к королеве Елизавете; ведь сказал же о ее величестве лорд Норт: «Она – наш земной бог».
Самую поэтичную миниатюру Хиллиард создал в год гибели Непобедимой армады. В узкий овал вписана фигура высокого, стройного молодого щеголя, с маленькой головой, вьющимися волосами, темно-карими глазами и светлыми усиками. Но что за причуда – велеть художнику изобразить себя во весь рост, будто миниатюра – это парадный портрет? Не извращение ли это самой природы миниатюры, в которой каждый дюйм пергамента ценится на вес золота? Да и одет этот кавалер в плащ, небрежно перекинутый через плечо, не для дворца, а для прогулки. Пребывая в полном одиночестве, он прислонился к дереву, скрестив ноги, наклонив голову и глядя перед собой мечтательно-невидящим взглядом.
Мы не уйдем далеко от истины, если предположим, что главной причиной, побудившей молодого человека заказать Хиллиарду такой странный портрет, была красота его ног. Уж очень ему хотелось, чтобы адресат портрета оценил по достоинству их стройность.
Над головой юноши читаем: «Dat poenas laudata fides» («Достохвальная верность уязвляет самое себя»). Стало быть, вторая причина – желание напомнить кому-то, что он погружен в черную, как его плащ, «рыцарскую меланхолию». Представить это состояние обычным способом – в погрудном изображении, с лицом, опирающимся на ладонь, – значило бы приравнять себя ко всем другим страдальцам любовного недуга. Но видно, не таков был этот молодой человек, чтобы вкладывать свое чувство в готовую формулу изобразительной риторики. В погрудном портрете пропали бы и его прекрасные ноги, и изысканность костюма, ради которых стоит окинуть его взглядом всего – с головы до пят.
Кроме того – и это третья причина необычности любовного послания, – в погрудном портрете было бы почти невозможно показать, где, собственно, находится наш молодой человек. А находится он там, где мечтает встретиться с предметом своей страсти, – в Саду Любви [1297]. Какая жестокая судьба – томиться в одиночестве в райском уголке, предназначенном для счастья! – взывает портрет к той, чье сердце – лед. Но на чем основывается надежда влюбленного, что его одиночество не окажется вечным? На том, что его пассия и есть хозяйка этого сада.
Теперь можно раскрыть имена. Адресат портрета – королева Елизавета. А влюбленный страдалец, скорее всего, граф Роберт Девере, второй граф Эссекс, пасынок графа Роберта Лейстера [1298]. Под томной маской меланхолии трудно угадать ближайшего друга сэра Филиппа Сидни, с которым этот юнец девятнадцати лет от роду, сражаясь в Нидерландах против испанцев, участвовал в отчаянной атаке пятисот английских кавалеристов на трехтысячный испанский отряд, в которой героический энтузиаст сэр Филипп был смертельно ранен [1299]. Графу Эссексу завещал Филипп Сидни свой меч. Ему граф Лейстер поручил после смерти сэра Филиппа командование английской конницей в Нидерландах. «Если Вам случится воевать, помните, что лучше сделать больше, чем недостаточно, ведь за первыми шагами молодого человека наблюдают особенно пристально. Хорошую репутацию, завоеванную однажды, легко удержать, а исправить первое неблагоприятное впечатление непросто» – вот кодекс чести графа Эссекса [1300].
Николас Хиллиард. Юноша среди розовых кустов (Портрет Роберта Девере, второго графа Эссекса?). 1588
Хиллиард не напрасно потрудился над этим заказом: граф станет последним фаворитом королевы. Почему бы не предположить, что не только обаяние его личности, но и красота портрета сыграла в этом свою роль? Жемчужно-белый и черный, сталкиваясь друг с другом, сплетаются изысканным орнаментальным доспехом. Листья роз и шиповника объединяют фигуру и фон. Их светлая зелень играет разнообразными оттенками, вступая в сочетания с белым, черным, голубым, коричневым, травянисто-зеленым. Цветовая гамма такова, что кажется, акварель передает аромат роз. Цветочки шиповника светятся на фоне черного плаща, как звезды в ночи, – трогательная метафора надежды.
И еще один необыкновенный портрет принадлежит кисти Хиллиарда. Изображенного на нем Генри Перси, девятого графа Нортумберленда, прозвали Чернокнижником за его увлечение алхимией, картографией и страсть к оккультным книгам. В имении графа Генри жил навигатор Томас Харриот, который, направив на небо голландскую подзорную трубу, на несколько месяцев опередил Галилея в составлении карты Луны и первым в мире разглядел пятна на Солнце. Другом Чернокнижника был и Джон Ди – знаменитый математик, механик, алхимик, каббалист и духовидец, главный астролог королевы Елизаветы и преподаватель философии в придворном кружке сэра Филиппа Сидни.
Знатный лорд, прекрасный цвет Нортумберленда, Возлюбленный, покровитель и любимец муз, Ты принимаешь умельцев и ученых И облекаешь Науку в богатые украшения — То удивительное математическое искусство, Знакомое со звездами и зодиаком, Для которого небеса открыты, будто книга; Под чьим безошибочным руководством, Оставив торные пути наших профессоров И ступая по древним почтенным следам Трисмегиста и Пифагора,
