вступал в эту область. Старые мастера довольствуются одним простым тоном, жертвуя ради его единства всеми изысканными переходами и разнообразными вспомогательными и изменчивыми штрихами, при помощи которых природа соединяет каждый час со следующим. Они передают теплоту заходящего солнца, подавляя в его золотом свете все предметы, но они не передают этих серых оттенков на горизонте, где, пробиваясь сквозь умирающий свет, сбираются холод и мрак ночи, чтобы торжествовать свою победу. Объясняется ли это их бессилием или недостатком понимания, я не берусь решить. Я хочу только указать на смелость Тернера в этом отношении как на нечто такое, равного чему искусство никогда не производило, как на такую область, в которой одна попытка уже сама по себе является высшей ступенью. Возьмите эффект вечера в картине Темерер. При первом взгляде на эту картину не обманешься: пред вами изображение действительно солнечного света, но это потому, что в ней заключается больше, чем солнечный свет, потому что под блестящим покровом огненного свода, который озаряет кораблю его последний путь, находится голубая, темная, пустынная бездна мрака, из которой вам слышатся голос ночного ветра и глухой рев разъяренного моря, потому что холодные мертвые тени сумерек пробиваются сквозь каждый солнечный луч; и по мере того, как вы будете смотреть на картину, вашему воображению будут рисоваться новые тени, и покажется, что бледная ночь взошла над обширным пространством, утратившим всякие формы.
И если уделить время эффектам подобного рода, остановиться на отдельных тонах и изучить законы их согласования, то в последних академических картинах этого великого художника мы найдем много разнообразных истин, с которыми ничто не может сравниться; эти истины не только не достижимы, но и бесспорны, и если в отношении исполнения они, может быть, и уступают лучшим местам старых мастеров, то Тернер делает это сознательно; он сознательно предпочитает лучше отметить множество истин, чем дать точное подражание одной; для этого он выдерживает борьбу с трудностями эффекта, и в искусстве мы не можем подыскать другого подобного примера. Мало того, в следующей главе, посвященной колориту, мы найдем дальнейшие соображения, заставляющиеся сомневаться в правдивости тона у Клода, Кюипа и Пуссена; поводы к такому сомнению слишком очевидны, и если бы упомянутые художники были единственными соперниками Тернера, то я и не стал бы говорить о том, что этот художник вообще кому бы то ни было в чем-нибудь уступает [39]. Но я допускаю это, имея в виду не обманчивое подражание солнечному свету, которого профессиональные пейзажисты достигают отчаянным преувеличением теней, a скорее славу Рубенса, жар Тициана и серебристую нежность Кальяри, и может быть более всего драгоценные чистые образцы того глубокого чувства и небесного света, святого, чистого и прекрасного, с неизменной страстной любовью к вечному, которые освящают безоблачным миром глубокие и благородные представления ранней итальянской школы — Фра Бартоломео, Перуджино и ранних усилий ума Рафаэля.
Глава II. Правдивость цвета
В первой зале Национальной галереи находится пейзаж, приписываемый Гаспару Пуссену, который называют, то Aricia, то Le или La Riccia, по фантазии составителей каталогов.
§ 1. Замечания относительно колорита в картине Г. Пуссена La Riccia
Насколько верно предположение, что этот пейзаж похож на древнюю Aricia, нынешнюю La Riccia вблизи Albano, я не берусь решить, так как знаю, что большинство городов, изображаемых старыми мастерами, столько же похожи на одно место, сколько на всякое другое, но это, во всяком случае, город, стоящий на горе, с тридцатью двумя кустами совершенно одинаковых размеров и с одинаковым приблизительно числом листьев на каждом. Все эти кусты одинакового цвета, именно тусклого и непрозрачного коричневого, который переходит в зеленоватый в местах, обращенных к свету; в одном месте обнажился кусок скалы, который в природе был бы, конечно, холодным и серым рядом с блестящим цветом листьев и который, находясь, сверх того, совершенно в тени, весьма основательно и научно ввиду всего этого окрашен в светлый, приятный для взора и настояиций кирпично-красный цвет, представляя собою единственное подобие колорита во всей картине. Передний план представляет собой дорогу, которая изображена серо-зеленым цветом для того, чтобы уверить в том, что она ближе к зрителю, ярко освещена и, как можно рискнуть предположить, обильно покрыта растительностью, обычной на проезжих дорогах, и правдивость этой картины пополняется пятнами на небе на правой стороне с присоединенным к ним стволом одинакового с ними умеренно коричневого цвета.
Мне пришлось недавно спускаться как раз по этому месту проезжей дороги, именно при первом повороте, после того как покинешь Albano, встречая немало задержек благодаря достойным последователям старинных типов Вейенто [40].
§ 2. При сравнении с действительным видом
Была ужасная буря, когда я покинул Рим; над всей Кампаньей мчались серные синие тучи, разражаясь от времени до времени громом, и лучи солнца, пробиваясь сквозь них, скользили по развалинам Клавдиева водопровода, озаряя его бесконечные арки, словно мост хаоса. Но когда я взбирался по длинному склону Албанской горы, гроза умчалась на север, и прекрасные контуры зданий Albano, его дубовые леса с их манящим мраком обрисовались на ясном фоне с перемежающимися голубыми и янтарными полосами, и над последними остатками дождевых облаков мало-помалу засияло дальнее небо, играя дрожащими лазурными переливами, полуэфирными, полуросистыми. Полуденное солнце спускалось по скалистым склонам La Riccia, и массы переплетающихся высоких листьев, осенние краски которых смешивались с влажной зеленью миллионов вечно-зеленых елей, были залиты и солнцем, и дождем. Здесь не было цвета; это было целое зарево пожара. Пурпурные, алые, ярко-багряные, словно занавес в скинии Завета, торжествующие деревья спускались в долину, утопая в потоках света, каждый листок трепетал и горел жизнью и молодостью, то вспыхивая ярким факелом и отражая солнечный луч, то загораясь изумрудом, когда луч, скользнув по нем, перебегал к следующему листу. А там в самой глубине долины зеленые аллеи сплетались в могучие своды,
