особую форму, если подразделения вообще крупны, должна измеряться милями, и каждая кипящая масса освещенного облака на ближайшей части неба есть гигантская гора в пятнадцать— двадцать тысяч футов высоты и в шесть-семь миль протяжения своей освещенной поверхности, гора, изборожденная тысячами колоссальных лощин, разрываемая местными бурями в вершинах и мысах и меняющая свои очертания с величественной стремительностью вулкана.
Для тех, кто однажды убедился в грандиозности этих размеров неба, станет очевидным, что, хотя мы и имеем право, не нарушая сильно истины,
§ 11. Подразделений и разнообразия черт, получающихся вследствие этого
опускать более мелкие деления в несколько ярдов, но было бы дерзостью и ложью устранять такие подразделения масс, которые измеряются не ярдами, а милями; во-первых, физически невозможно, чтобы на таком пространстве отсутствовали многочисленные и крупные подразделения; во-вторых, подразделения на таких расстояниях должны быть резко и сильно отмечены посредством воздушной перспективы, так что они не только должны существовать, но и должны быть ясно видимы для глаза; и в-третьих, эти многочисленные подразделения безусловно необходимы для выражения тех пространств и расстояний, которые могут чувствоваться только слабо и недостаточно, даже при всей помощи, при всей наглядности, которые может дать им искусство.
Если художник, избрав своим сюжетом цепь больших гор длиной в несколько лиг, все разнообразные ущелья, утесы, пропасти,
§ 12. Не следует небрежно опускать
стремнины соединить в одну неразрывную массу с одной освещенной и одной теневой стороной, имеющую вид белого шара или параллелепипеда в два ярда ширины, то едва ли термины «широта письма», «смелость», «обобщение» послужат достаточным оправданием такого явно ложного и в высшей степени унизительного поступка. Но вместо больших в действительности, простых горных форм, объединенных, обыкновенно, общим принципом организации, и так тесно сходных между собою, что они часто согласуются в линиях и одинаковы по своим эффектам, вместо этого мы имеем здесь дело с облачными пространствами вдвое более обширными, разбитыми на многочисленные формы, неизбежно присущие самой их природе и характерные для нее, формы, которые подвергаются тысячам местных изменений, не имеют никакой связи друг с другом и видимы благодаря своей собственной прозрачности или углублениям в тысячах мест, где горные формы потерялись бы в тени; и эти-то более великие пространства, это более сложное распределение считают нужным сводить в одну круглую массу с одной выпуклостью белого и одной плоской стороной непрерывного серого цвета и считают такой метод проявлением со стороны художника высших способностей к обобщению и широте письма. Может быть это и широко, и величественно, может быть прекрасно, художественно, словом, желательно во всех отношениях. Я не стану отрицать этого, но скажу одно: это — концентрация всякого рода лжи; она лишает небо его пространства, облака — легкости, ветры — подвижности, даль — синевы.
Так поступали более или менее все старые мастера без исключения [53].
§ 13. Неправильное представление об этих размерах и протяжении у старых пейзажистов
Идея облаков у них всех одна; они сделаны с бóльшим или меньшим совершенством, смотря по способности руки и верности глаза, но они всегда одни и те же по идее. Это — идея сравнительно небольших, круглых надутых тел, каждое с освещенной стороной белого и теневой стороной серого цвета, идея мягко отраженного света, находящегося далеко внизу под голубым сводом. Таково представление об облаках у большинства людей; это — первое: общее, еще некультивированное понятие о том, что мы видим ежедневно. Люди представляют себе облака такими по размеру, какими они выглядят, вероятно ярдов в сорок величиной; им обыкновенно кажется, что это плотные тела, подчиненные тем же законам, как и другие плотные тела, кругловатые и беловатые, и что они висят внизу далеко от высокой голубой впадины. Таким образом, если эти идеи переданы сносно гладко наложенными красками, они довольны и называют это природой. Как отлично это от всего, что когда-нибудь создавала или создаст природа, я пытался показать. Но я не могу ждать и не жду, чтобы это различие было понято вполне, пока читатель действительно не выйдет в те дни, когда до или после дождя облака располагаются густыми массами, не вынесет некоторого представления об их расстоянии и величине из того, как они удаляются над горизонтом, не проследит разнообразия их форм и очертаний, когда массы вздымаются друг над другом своими освещенными телами. Пусть он мысленно взберется шаг за шагом по их крутым обрывистым склонам, пусть погрузится в длинные аллеи неизмеримой дали, которые ведут назад к голубому небу; и когда он увидит, что его воображение теряется в их беспредельности, его чувства смущены их численностью, тогда пусть идет к Клоду, Сальватору или Пуссену и спросит у них подобного расстояния или подобной беспредельности.
Но самым жестоким, может быть, недостатком в изображении облаков у этих художников является полное отсутствие прозрачности.
§ 14. Полное отсутствие прозрачности и эфемерности в облаках старинного пейзажа
Даже в самых тяжеловесных, бессветных массах природа представляет нам всегда некоторые признаки присутствия в них солнечного света; она постоянно дает некоторые места, в которых пар становится видимым исключительно благодаря солнечному свету; этот свет не пропускается паром и держится внутри его; он не сообщается его поверхности, a вмешивается в самую массу; это — парящие хлопья, прекрасные своим золотым небесным цветом; и эта проницаемость, особенно выраженная на теневых сторонах даже самых тяжеловесных облаков, имеющих опаловые и нежные оттенки своеобразного освещения, гораздо больше зависит от лучей, проходящих сквозь облака, чем от тех, которые отражаются на них. И в противоположность этому нет ничего менее прозрачного, чем облака на всех картинах старых мастеров.
