Как бы далеко ни уходили они в воздушное пространство, как бы ни были блестящи по своему свету, они никогда не кажутся эфемерными и легко испаряющимися и их свет находится всегда на них, а не в них. И это впечатление значительно усиливается вследствие решительной и неизменной определенности их контуров, которых не прерывают, в которые не вторгаются ни надменная синева, ни дерзкие ветры. Здесь нет неравенства, отклонений, утраты и исчезновения линий, нет линий, расплывающихся в ничто, рассыпающихся в брызги; одна контурная линия следует за другой, и ничто, кроме наиболее резко выдавшихся верхушек деревьев и края картины, не мешает нам проследить их на всем их круглом пути, словно берега острова.
Не следует забывать, что все несовершенства и недостатки, встречающиеся в их рисунках, бывают только среди отдельных масс плотных облаков нижней области cumulus, облаков, самых легких для рисования.
§ 15. Дальнейшие доказательства их несовершенства в изображении расстояния
Но природа едва ли когда-нибудь ограничивается этими массами; они составляют не более тысячной доли в ее разнообразных эффектах. Она воздвигает пирамиду из их кипящих пространств, устраивает из нее преграду, подобно горе с серыми облаками cirrus, окутывает ее черным клочковатым сгущенным паром, покрывает открытую часть неба испещренными горизонтальными полями, пробивается сквозь эти последние стремительными, длинными солнечными лучами, разрывает их края местными ветрами, разбрасывает по пучинам синевы бесконечное множество верхних облаков cirrus и даже свободное лазурное пространство распускает в трепещущие тени. И все это проделывается вновь и вновь в каждой четверти мили. Там, где у Пуссена или Клода три сходные массы, природа дает пятьдесят картин, составленных каждая из миллионов менее крупных идей, пятьдесят священных дорог среди запутанных гор, из которых каждая имеет и свои собственные склонившиеся утесы, и трещины, и ущелья, и лучезарные вершины, и окутывающие ее пары, но все они не похожи друг на друга, разве только красотой, все говорят о неустанной, бесконечной работе Вечного Разума. И хотя нет никакой надежды в изображении пространства в какой-нибудь картине передать это неизмеримое и непостижимое величие, но в упомянутых случаях особенно (раньше мы видели, что это относится ко всей вообще природе) художник обязан вполне использовать имеющееся в его распоряжении пространство, как бы мало и ограничено оно ни было; каждая частица его должна давать занятие и пищу для мысли; если бы он разделил это пространство даже на миллионные части дюйма, он все-таки не достиг бы величественной сложности природы, но он должен по крайней мере сделать наибольшее из того, что имеет, не уничтожать разнообразия, увеличивая размеры частей, но повторять своих облачных форм, словом, не оскорблять двух основных принципов природы: подвижности и бесконечности. Запомнив то, что мы видели у Сальватора и Пуссена, обратимся теперь к одному из изображений неба у Тернера и посмотрим, является ли оно столь же узким в своей идее или столь скупым в своем пространстве.
§ 16. Пример совершенной истины в изображении неба на тернеровской картине Вавилон
Все равно, какое взять изображение. Его возвышенное произведение Вавилон [54] служит прекрасным примером для нашей настоящей цели. На десять миль вдоль эвфрата там, где в последний раз блеснул он в долине, вытянулась длинная струя темного пара, который расплывается внизу в мрачный газ, окутывающий горы на горизонте; собственное движение истощает эту струю пара, ветер разрывает его массу на бесчисленные группы вздымающихся и волнующихся обрывков; вихрь бьет и треплет их и своей тяжестью гонит вниз, к земле; они снова стремятся ввысь на своих истерзанных крыльях и гибнут в этих попытках. Над ними далеко глаз уносится к океану белого озаренного тумана, или вернее, облака; оно распускается в дождь, но снова поглощается, прежде чем дождь успеет упасть; мягкий солнечный свет насквозь проникает его, находится ли оно в состоянии пара или росы, и делает его белым, как снег. По мере того как оно поднимается кверху, примесь дождя исчезает. Вы не можете сказать, где начинается на левой стороне налет синевы, но он постепенно усиливается; облако сначала у края совсем невидимо; дальше вам кажется, будто оно существует только в вашем воображении; затем вы чувствуете его, когда глаз не останавливается на нем, и оно пропадает, как только он пристально на него устремится, и наконец оно поднимается, резко выступая из глубокой дали, нежное и светлое, словно грудь лебедя, обвеваемая легким ветерком; порывисто вздымается оно, выходя из нежной голубой глуби, белыми волнами которых формы отмечены бледными линиями опаловой тени, — только потому, что свет находится внутри ее, а не на ней; эти волны стремительно врываются в линию рассыпавшихся горизонтально брызг; ветер сплетает эти брызги в нити; они падают впереди пара, следующего за ними, подобно тем остриям водяных стрел, которые огромный водопад выпускает в воздух позади себя, как бы ища земли. Над ними дальше поднимается колоссальная гора облаков cumulus, сквозь теневые стороны которых солнечные лучи проникают в темные, падающие дождевидные стрелы, а сквозь эти последние — в широкий поток света, падающего на землю, и в сиянии этих лучей видны три следующих один за другим ряда гор, соединяющих ее уединенную долину с далью. Вверху остроконечный вершины облаков cumulus, разбитые на обломки, удаляются в небо, населенное в своей ясной глубине тихими массами белых, мягких, спокойных облаков cirrus, а под ними у зенита скопились беспокойные и нетерпеливые тени, более темные, ищущие покоя и не находящие его.
Вот это природа! Это — неисчерпаемая сила, которой наполнена Вселенная.
§ 17. И в его картине Pools of Solomon
И что из творений других людей поставите вы рядом с этим? Покажите мне хоть одну картину во всем старинном искусстве, в которой можно было бы переходить от облака к облаку, от одной области к другой, от первого неба ко второму и третьему, переноситься, как переносится в этой
