омерзительная бегущая строка «свиридовских» новостей, выдаваемых редкими порциями. Между ними «Лебединое озеро», разлившееся по всем программам, вперемежку с экскурсами в Рембрандта — безудержная экспансия культуры, этот вечный атрибут сценария «Похороны генсека».
Новое состояло в том, что генсека хоронили живьем. Он как бы заболел в Крыму на даче. Черное море явно нарушало жанр, соединяя несоединимое, один сценарий с принципиально другим — снятием Хрущева на октябрьском пленуме ЦК в 1964 году. Этот противоестественный гибрид был сгоряча назван путчем, что, строго говоря, неточно.
Путч — это свержение средним эшелоном власти, пребывающим в тени, ее эшелона высшего, находящегося на поверхности, когда никому не ведомые «полковники» становятся «генералами». Путч, в котором участвуют знакомые все лица, те же самые генералы в полном составе, во все времена назывался дворцовым переворотом. И здесь спор не о терминах, а о сути.
Люди, устроившие заговор, книжек не уважают, и знания у них сугубо эмпирические. В своей жизни они видели две модели смены власти — дворцовый переворот 1964 года и смерти генсеков 1982–1985 годов. Согласно первой модели генсек отдыхает на море, в Москве плетется заговор и, когда все готово, едут за именинником, свергают его на пленуме и устремляются в светлое будущее. Согласно второй модели народ три дня мучают Чайковским, генсека не осуждают, а, наоборот, с почетом хоронят и устремляются опять — таки вперед.
На этот раз обе модели бездарно соединились в одну, видимо, для взаимной подстраховки. Заговор в Москве сплели, за генсеком на море отправились, но почему — то там его и забыли. Брошенного генсека объявили больным, но устроили ему похороны с Чайковским. Доброго слова не сказали, в верности не клялись, но и худое говорили с опаской. Утром выяснилось, что политика перестройки завела нас в тупик, а уже вечером Горбачев стал лучшим другом Янаева, обещавшего на своей пресс — конференции твердо идти курсом, начатым в 1985 году. С такой диалектикой в светлое будущее не двинешься даже на танках. Но было еще одно противочувствие, подкосившее заговорщиков.
Пытаясь объяснить, почему провалился переворот, «так называемые демократы» вместе с так называвшим их Горба — чевым выдвигают версию, которая слишком хороша, чтобы быть правдой. Версия гласит о чудесной метаморфозе, случившейся с нашим народом, вдруг приобретшим за шесть лет то, что он не мог приобрести более чем за шесть веков, — демократическое сознание. В этой мифологеме есть доля правды. Но относится она к заговорщикам по — своему, так же, как и к победителям.
Странный этот путч был более всего озабочен своей легитимностью, которая нормальный человеческий путч волнует в последнюю очередь. Обеспечить легитимность призвали главного законника страны Анатолия Ивановича Лукьянова. Его решительное «Заявление» о Союзном договоре, никак вроде бы не связанное с документами ГКЧП, недаром повторялось все утро 19 августа. Это «Заявление» стало несомненным вступительным словом к перевороту. Но за ночь с посланием Анатолия Ивановича произошла любопытная перемена. Поменялась дата под опубликованным двадцатого утром текстом. Оказывается, «Заявление» было написано аж шестнадцатого августа: надо думать, Анатолий Иванович поспешил на всякий случай обезопасить себя хотя бы цифирками.
Лукьянов был не одинок в своих метаниях. Метался Павлов, фактически ушедший двадцатого в отставку. Метались Язов с Крючковым, слинявшие вместе с премьером с пресс — конференции, хотя заговорщикам по всем правилам путча ли, дворцового переворота полагается демонстрировать свое единство. Дружно метался весь ГКЧП, все усиливая и усиливая грозный тон своих антиельцинских посланий, исполненных мольбы о признании. Метался верный ГКЧП Кравченко, как бы случайно пропустивший в первый же день переворота репортаж о «Белом доме». Метался Янаев, двадцатого вечером поклявшийся, что на «Белый дом» не будет ни при каких обстоятельствах совершено атаки. И вослед Янаеву метались по Москве танки, то посылаемые на «Белый дом», то отзываемые назад. Метались еще и потому, что за отсутствием карт не знали дороги, которую спрашивали у прохожих.
Вместо заблудившегося трамвая, некогда пригрезившегося Гумилеву, заблудившийся танк, обезумевший в поисках маршрута, — образ, по — моему, ключевой для понимания эстетики переворота. Трудно сказать, что здесь важнее, что символичнее — само метание или отсутствие карт. Но ни то ни другое никак не укладывается в еще одну мифологему, созданную победителями, согласно которой члены ГКЧП предстают сказочными бармалеями времен «большого террора». Если бы это было так, нам бы не пришлось гадать о них на страницах журнала. Но так — слава богу — не было. В ГКЧП собрались не железные, а плачущие большевики апрельского 1985 года призыва, вялые, половинчатые и сильно подпорченные игрой в общечеловеческие ценности. Шесть лет «перестройки и демократизации» повисли на них тяжким бременем.
В истории России не было военных переворотов в том смысле, что военные никогда не устраивали переворот ради самих себя. Они привыкли получать карты и ими руководствоваться. ГКЧП таких карт не сдал. Сразу после победы в сдавании карт обвинили коммунистическую партию. Это так и не так. Так потому, что члены ГКЧП были членами ЦК, потому, что структуры, на которые они опирались, были государственно — партийными, потому, что партия лелеяла этот заговор и душой на него отозвалась. И вместе с тем не так. Хотя бы потому, что в программном документе ГКЧП — «Обращении к советскому народу» — нет ни одного слова о партии, ее коммунистической перспективе и даже о простом социалистическом выборе. КПСС было впору обидеться. Дело не только в том, что ГКЧП в поисках популярности решил отмежеваться от скомпрометированной партии. Дело еще и в том, что сам ГКЧП играл несколько другую партию.
Если внимательно вчитаться в «Обращение», то станет ясным, что стоящая за ним идеология значительно ближе к газете «День», чем к газете «Правда». Это не коммунистическая государственность, объединяющая народы в империю ради каких — то идеалов, а государственность как таковая, империя как таковая, самодостаточная как культ и самоценная как храм. Такого в истории России тожсе никогда не было.
Был Третий Рим, православная государственность («Смело мы в бой пойдем за Русь святую» — монархический вариант известной песни), была надежда на конституционную государственность, гарантирующую Свободу («Смело мы в бой пойдем за Русь свободную» — кадетский вариант), была, наконец, коммунистическая советская государственность («Смело мы в бой пойдем за власть Советов» — большевистский вариант). Но идти в бой за интеграцию страны и восстановление разрушенных хозяйственных связей никто никогда никого не звал. Это авторская песня ГКЧП.
И даже если в ней есть свои резоны, на штурм Белого дома они не вдохновляют.
То, что ГКЧП
