Сейфуллина, Пантелеев с Белых, Макаренко увидели самое важное, увидели то, что ускользало от «соцвосовских» деятелей, боровшихся с Макаренко и встретивших в штыки «Педагогическую поэму». Они увидели, что ни педагогическая рутина, ни чисто умозрительные методы воспитания не годны в новых и притом очень специфических условиях.
Своеобразными, необычными были «объекты» воспитания, и резко по сравнению с дореволюционным временем изменилась цель, направленность воспитания. Дети, кормившиеся воровством, изучившие только блатной язык да способы проезда зайцем в поездах, привыкшие к волчьим повадкам базара, должны стать строителями социализма, то есть прежде всего людьми высокой морали, воодушевлёнными идеями времени, любовью к труду.
Как же решить эту колоссальную задачу?
Сейфуллина отвечала: нужен воспитатель, который понимает тенденции социалистического общества и видит беспризорных детей такими, как они есть, а не сквозь призму сомнительных теорий; нужны природа и физический труд.
Белых и Пантелеев ответили: да, нужен воспитатель, умеющий мыслить не предвзято и чувствовать глубоко — они зарисовали его облик; нужен труд, но не физический, чернорабочий, а прежде всего учебный; и как основа воспитания необходим коллектив со своими правами и обязанностями, коллектив, созданный совместными усилиями учеников и педагогов.
Макаренко сказал: нужен и физический труд и учебный; необходим коллектив, и в нём строжайшая, но сознательная дисциплина; но этого мало — нужен очень сложный, многогранный воспитательный процесс, требующий огромного напряжения душевных сил, воли и мысли педагогов.
То, что высказал Макаренко в «Педагогической поэме», было плодом философской мысли, почти десятилетнего практического опыта и огромного труда, в котором складывались новые традиции, кристаллизовалась теория.
Этого опыта ещё не было у руководителя школы имени Достоевского, Виктора Николаевича Сорина, по шкидовскому прозвищу «Викниксора». Белых и Пантелеев познакомили нас с воспитателем, только нащупывающим метод работы. Викниксор присматривается, учится, ошибается, растёт вместе со своими воспитанниками, постепенно обретает волю и уверенность, подходит к начаткам того, что потом Макаренко назвал педагогической техникой.
Образ Викниксора дан в движении, в развитии. И прежде всего мы знакомимся не с педагогом, а с обликом человека — с его доверчивостью и тонкой, необидной хитростью, с его увлечениями и вдумчивым трудом, с его волевыми усилиями и поисками честного, подлинного взаимопонимания, которое положит начало воздействию педагога на ребят.
Авторитет Викниксора у воспитанников — результат не столько педагогического умения, сколько воздействия его личности. Дети, особенно прошедшие школу улицы, гораздо приметливее, сообразительнее, чем это кажется часто взрослым. На воображение вчерашних беспризорников, только что расставшихся с базарами и вокзалами, сильно действует то, с чем они очень редко встречались, — бескорыстие, благородные побуждения деятельности и, прежде всего, доверие. Они, сперва невольно, а потом и сознательно, начинают помогать педагогу, принимают дисциплину, даже увлекаются ею, — конечно, если дисциплина не назойливо мелочна, не излишне формальна.
К тому времени, как Гришка Черных попал на распределительный пункт с привычкой к кражам, с прочной уверенностью в никчёмности учения, у него «выработались» свои взгляды на жизнь. Он стал какой-то холодный ко всему, ничто не удивляло, ничто не трогало. Рассуждал, несмотря на свои четырнадцать лет, как взрослый, а правилом себе поставил:
«Живи так, чтобы тебе было хорошо».
Такое равнодушие, очевидно, было характерным для беспризорников. Ведь и Гришка из повести Сейфуллиной «ничего и никого… раньше не любил. Всё всё равно».
Увидел ли Викниксор эту холодность ко всему, знал ли, что прежде всего именно её надо разбить? Об этом в книге не сказано.
Но вот его первый разговор с Гришкой Черных:
«— Мать есть?
— Есть.
— Чем занимается?
— Прачка она.
— Так, так. — Викниксор задумчиво барабанил пальцами но столу. — Ну, а учиться ты любишь или нет?
Гришка хотел сказать «нет», потом раздумал и, решив, что это невыгодно, сказал:
— Очень люблю. Учиться и рисовать.
— И рисовать? — удивился заведующий, — Ну? Ты что же, учился где-нибудь рисовать?
Гришка напряг мозги, тщетно стараясь выпутаться из скверного положения, но залез ещё глубже.
— Да, я учился в студии. И меня хвалили.
— О, это хорошо. Художники нам нужны, — поощрительно и уже мягче протянул Викниксор. — Будешь у нас рисовать и учиться».
Понял ли Викниксор, что Черных соврал? Об этом авторы не сказали.
Викниксор повёл новичка к товарищам. Гришку оглушил невероятный шум, но тишина наступила почти мгновенно. Он увидел ряды парт и десятка полтора застывших учеников.
«Между тем Викниксор, позабыв про новичка, минуту осматривал класс, потом спокойно, не повышая голоса и даже как-то безразлично, процедил:
— Громоносцев, ты без обеда! Сорокин, сдай сапоги, сегодня без прогулки! Воробьёв, выйди вон из класса!
— За что, Виктор Николаевич?!
— Мы ничего не делали.
— Чего придираетесь-то! — хором заскулили наказанные, но Викниксор, почесав за ухом, не допускающим возражения тоном отрезал:
— Вы бузили в классе, следовательно, пеняйте на себя! А теперь вот представляю вам ещё новичка. Зовут его Григорий Черных. Это способный и даровитый парень, к тому же художник. Он будет заниматься в вашем отделении, так как по уровню знаний годится к вам».
И вот Черных ещё не познакомился с будущими товарищами, ещё не получил прозвища «Янкель», с которым пройдёт весь шкидовский этап своей жизни, а уже несколько сдвинут со своих привычных позиций: ему оказали полное доверие — этого он, вероятно, не встречал в своей бродяжнической жизни. «Невыгодно» уже оказывается не единственным мерилом жизненных ценностей.
Часу не прошло, как Черных переступил порог Шкиды, а сколько важных впечатлений, сколько толчков, обязывающих к пересмотру убогих жизненных принципов бродяжки! Доверие высказано уже не наедине, а перед коллективом. Вот и оправдывай теперь характеристику — способный, даровитый, к тому же художник… Но в этой минутной сцене Черных, конечно, заметил и другое: авторитет Викниксора, который тут признают безусловно, хоть и «заскулили». Можно уже представить себе, как пойдёт жизнь в новых условиях: подчиняться дисциплине неизбежно, если её принял коллектив. И труд неизбежен.
Мы видим в этом эпизоде Викниксора за работой, видим, как тонко провёл он первую обработку новичка, поставив мальчика в такое положение, что враньё надо превратить в правду. И становится неважным, действительно ли поверил Викниксор Гришке (это могло быть — он доверчив, иногда наивен) или разгадал его.
Воспитатель определил моральное задание мальчику, отрезал ему пути к отступлению своей рекомендацией и тут же, разговором с классом, показал, что спрос будет не шуточный — всё равно, соврал Черных или правду сказал. Это психологически точно, не надуманно.
Конечно, Викниксор ещё только ищет педагогический метод, и если сравнивать его приемы с воспитательной работой Макаренко, то они окажутся во многом примитивными, кое в чём неверными; в частности, очень сомнительна система наказаний, которая применялась в Шкиде.
Но в личности Викииксора, в его идеях, в направленности труда, в отношении к воспитанникам мы уже находим некоторые черты, которые так важны и дороги нам в образе советского педагога, созданном Макаренко.
Эту близость почувствовал Горький ещё прежде, чем была написана «Педагогическая поэма». Он говорил в письме к А. С. Макаренко (28 марта 1927 года):
«Научили меня почувствовать и понять, что такое Вы и как дьявольски трудна Ваша работа, — два бывших воришки Пантелеев и Белых, авторы интереснейшей книги «Республика Шкид»… Они — воспитанники этой школы — описали её быт, своё в ней положение и изобразили совершенно монументальную фигуру заведующего школой, великомученика и подлинного героя Виктора Николаевича Сорина. Чтоб понять то, что мне от души хочется сказать Вам, — Вам следует самому читать эту удивительную книгу.
Я же хочу сказать Вам вот что: мне кажется, что Вы именно такой же большой человек, как Викниксор, если не больше его, именно такой же страстотерпец и подлинный друг детей, — примите мой почтительный поклон и моё удивление пред Вашей силой воли. Есть что-то особенно значительное в том, что почувствовать Вас, понять Вашу работу помогли мне такие же парни, как Ваши «воспитуемые», Ваши колонисты. Есть — не правда ли?»
Общее для Викниксора и Макаренко в уважении к ещё не раскрывшейся индивидуальности каждого ученика, к его потенциальной человеческой ценности. Общее — в понимании того, что десять или сто индивидуальных характеров, складов ума, верно направленных, создадут индивидуальность коллектива, нужную педагогу. Обе книги показывают, как возникает сложное взаимодействие: коллектив воспитывает своих членов и по мере их внутреннего роста сам меняется, устанавливает одни традиции и отказывается от других.
