— Я не знаю, что делать.
— Ну, — протянула она, хлопнув глазами, — ты должен поступать, как считаешь правильным.
— В этом и проблема! Неправильно заключать договор с Дьяволом и становиться пособником зла, не говоря уже о том, чтобы навеки погубить свою бессмертную душу. Но дело не только во мне. Пока Ад бастует, никто в мире не грешит. Если я сдамся, значит, буду отвечать за то зло, которое вновь затопит землю, как только демоны вернутся на работу.
— Значит, ты не должен сдаваться.
— Но жизнь на планете остановилась! Оказалось, что именно грехи заставляют ее вращаться. Когда нет побуждения грешить, нет и стимула что-то делать. Никто ничего и не делает, разве что по привычке или из чувства долга. Да ведь даже ты…
Он осекся, заметив ее испуганное лицо.
— Я?
Летиша, похоже, призадумалась и что-то сообразила, потому что ее взгляд устремился сначала на горы конвертов и марок на журнальном столике, а потом — на письменный стол.
— О… о, господи!
— Мне очень жаль, мама.
— Гордыня, — сказала она себе, но тут же поправилась: — Нет, скорее, зависть. Но почему я никогда этого не замечала?
— Мне жаль, — повторил он. — Прости.
Летиша видимым усилием взяла себя в руки:
— Прежде всего, тебе не за что извиняться. Ты не хотел ничего дурного. И пытаешься все уладить.
— Только не знаю как.
— Откуда тебе знать? Ты актуарий, а не философ.
Похоже, она обрела некоторую часть былой энергии и, подняв с журнального столика блокнот на пружинке, принялась листать, пока не дошла до нужного места.
— Вот! — воскликнула Летиша, потянувшись к телефону, набрала междугородный номер и стала ждать ответа. Очевидно, ответ ее не удовлетворил, потому что она свела брови и положила трубку.
— Автоответчик, — вздохнула Летиша вставая. — Не пойдет. Нужно увидеть его.
— Кого? — уточнил Чесни.
Но мать уже вышла в коридор, так что лязг ключей от машины почти заглушил ее голос:
— Преподобного Билли Ли Хардейкра.
Они отправились в путь в винтажном, прекрасно сохранившемся с середины шестидесятых «додже монако», унаследованном Летишей вместе с домом и мебелью от долго вдовевшего отца.
— Я не уверен, что это правильно, — сомневался Чесни, устроившийся на широком пассажирском сиденье.
— Зато я уверена, дорогой. Никто не знает о Рае и Аде больше, чем преподобный Билли Ли.
— Но стоит ли беспокоить его?
— Он священник и проповедует Слово Божие. Разве можно назвать беспокойством помощь человеку, попавшему в духовную беду?
Чесни представил лицо Хардейкра с привычным выражением сурового осуждения. Глаза горят отнюдь не праведным огнем, а с уст срываются привычные предсказания вечного проклятия и адских мук грешникам, избранным для сегодняшней проповеди.
— Что же… может быть, — пробормотал он.
Окруженное высокими стенами загородное поместье преподобного Билли Ли находилось в двух часах езды к югу от города. Как одна из круга святых Нового Храма Воздуха, Летиша Арнстратер трижды посещала собрания, устраиваемые в большой палатке на длинном ухоженном газоне. Никого из знакомых Чесни или его матери ни разу не пригласили в дом.
Они проехали через арку и направились дальше, по длинной подъездной дорожке, усыпанной битым белым камнем, припарковались на широкой бетонированной площадке перед воротами гаража на несколько машин. Стук дверцы «доджа» и их шаги по белоснежному гравию, отдались эхом в тишине, окружавшей поместье.
— Я все же не уверен… — начал Чесни.
— Я уверена за нас обоих, — перебила мать.
Они поднялись на высокое крыльцо украшенного колоннами фасада, и Летиша сильно дернула за шнурок старомодного колокольчика. Откуда-то изнутри послышался мелодичный перезвон, но дверь оставалась закрытой. Летиша продолжала дергать шнурок.
— Иду, — отозвался чей-то голос. Дверь открылась. На пороге появился лысеющий мужчина среднего роста, в полинявших джинсах и серой футболке, обтянувшей солидное брюшко, и вопросительно уставился на гостей:
— Чем могу помочь?
— Мы хотели бы видеть преподобного Билли Ли, — пояснила Летиша.
— Он перед вами.
— Не хотелось бы спорить, — начала Летиша, — но я встречалась с преподобным Хардейкром…
— А я не похож на него, — докончил незнакомец. — Но именно так он выглядит без своей сбруи, подкладных плеч, подложек в ковбойских сапогах и парика за две тысячи долларов.
Он поднял руку, и в глаза Чесни ударил блеск бриллиантов в тяжелом золотом перстне.
— Живот — тоже часть реквизита, только вот снять его невозможно. Слишком много стейков и лобстеров.
Вглядевшись в женщину выцветшими зеленовато-карими глазами, он продолжал:
— Я не надел контактные линзы, но, кажется, узнал вас. Летиша Арнстратер, не так ли?
Дождавшись кивка, Хардейкр добавил:
— Вы пишете абсолютно кошмарные письма. Я получаю копии от адвокатов тех бедняг, на которых натравил вас. Раньше я не знал, смеяться или содрогаться. Зато теперь знаю.
Он содрогнулся.
Чесни, видя, как мать не слишком хорошо воспринимает нелицеприятные высказывания преподобного, решил, что сейчас самое время сменить тему.
— Мистер Хардейкр, — вмешался он, — я Чесни Арнстратер.
Хардейкр смерил его взглядом:
— Но вы не муж?
— Сын. Нам нужно поговорить с вами.
Священник покачал почти безволосой головой:
— Вряд ли я сейчас смогу быть кому-то полезен, сынок. И еще большой вопрос, был ли полезен раньше. Я подцепил вирус совести.
— Да, и в этом моя вина, — признался Чесни.
Хардейкр настороженно уставился на него:
— В таком случае вам лучше войти.
Он повел их в роскошно обставленную в стиле Средневековья гостиную: выложенный каменными плитами пол, по которому была разбросана дюжина персидских ковров, высокий сводчатый потолок, с которого спускалась кованая люстра с позолоченными завитушками. По одной стене тянулись высокие окна в мелких переплетах со шторами из темного бархата, в дальнем конце высился камин, где можно было зажарить быка, а над камином висел портрет маслом в рост человека. На портрете красовался преподобный Билли Ли в позе Чарлтона Хестона,[4] изображающего Моисея, перед которым вот-вот расступится Красное море. Скрытое освещение омывало портрет сиянием, рассчитанным на то, чтобы с порога приковать взгляд любого гостя к столь выдающемуся произведению искусства.
Перед камином стояли массивные кресла, обитые бычьей кожей. Чесни подумал, что мебель рассчитана, скорее, не на удобство, а на то, чтобы произвести впечатление, и, решив не заморачиваться светской беседой, сразу приступил к делу:
— Я случайно стал причиной забастовки в Аду.
В первый момент на лице преподобного не отразилось особых эмоций. Потом его брови поднялись и опустились, а губы сосредоточенно поджались. Наконец он вытаращил глаза, разинул рот, и указательный палец правой руки нацелился в грудь Чесни.
— А! — кивнул он. — Вот, значит, оно как!
Волна облегчения накрыла Чесни. Он ожидал спора и возражений, но вместо этого оказался в положении того персонажа детективного романа, который представил сыщику то единственное доказательство, которое поможет раскрыть дело.
— А я-то все ломал голову, — продолжал Хардейкр.
— Мне казалось, что вы должны молиться, — заметила Летиша.
Глаза преподобного без контактных линз и ловко расставленных прожекторов телестудии потеряли способность искриться, но он сумел изобразить довольно похожий вариант своей простецки открытой телеулыбки.
— Не вижу в этом особого смысла, мэм. У нас нечто вроде договора. Я не тревожу Его, а Он позволяет мне делать так, как считаю нужным, — пояснил преподобный.
— Значит, вы не настоящий священник? — уточнила она, и Чесни не услышал в голосе матери ничего, кроме невинного удивления. В любой другой день каждое слово пылало бы презрением и гневом, но сегодня никакие темные силы не подливали масла в огонь.
— Это сложный вопрос, — признался проповедник и поспешил уйти от ответа: — Похоже, у вашего сына проблемы куда сложнее. Почему бы вам не рассказать, как вы попали сами… и ухитрились втравить всех нас в эту историю?
И Чесни поведал ему все, начиная с покерной ночи и заканчивая встречей с Сатаной в парке. Время от времени Хардейкр прерывал его речь короткими вопросами. Дождавшись конца, он склонил голову, сложил ладони в молитвенной позе и поднес к губам: не столько обращаясь к Богу, сколько пытаясь сосредоточиться.
После долгого молчания он поднял глаза и объявил:
— Думаю, мать действительно привела вас к нужному человеку. — Помедлив, он дернул губами и добавил: — В обычных обстоятельствах я произнес бы это с выспренней и чрезмерной гордостью, но, полагаю, тот тип, что снабжает меня этой эмоцией, сегодня не вышел на работу. Однако это еще не причина, чтобы предаваться лени нам.
