Вовсе неубедительно. То есть я вполне допускаю, что в тот период воображением Бродского владела символика национального, группового пути в человечестве — в частности, и еврейского тоже, почему ж нет? Но на самом деле это были образы, которые возникали в подсознании многих его российских современиков, вовсе не только у евреев (может быть, даже не столько). Как раз вскоре появились и русские "деревенщики", появились и украинские национал-демократы — Стус, Светличный, Дзюба, Калинцы… Судьба групп в человечестве, неких "категории", что ли, через которые все человечество только и может себя выявить, внезапно возникла в воображении целого советского поколения — и великий поэт, рожденный в этом поколении, естественно, это подсознание и выразил… А что сделал он это на еврейском примере это ж Библия, то есть общеимперская книга для всей России.
Зеев Бар-Сема пишет в одной из своих статей, что "после "Исаака и Авраама "у Бродского было два пути: перестать жить или перестать быть поэтом. Он нашел третий путь: перестал быть еврейским поэтом"[13]. Насколько серьезно можно воспринимать этот упрек!
Опять мне придется отвлечься в теорию. Кто есть в принципе национальный литератор, чем определяется чья-то принадлежность к национальной литературе? Кровью в жилах? Тогда Гоголь точно не русский писатель, как и Блок, как и Фет, как Василь Быков, к примеру… Языком, на котором он пишет? Тогда Жаботинский — русский писатель (хотя на самом деле — несомненно еврейский). В моем представлении принадлежность писателя к той или иной национальной куль туре определяется тем, к какой аудитории он мысленно обращается. Пушкин не африканский писатель, а российский, потому что обращался ко всем читателям Российской империи. Достоевский не поляк, а российский писатель, потому что его аудитория — аудитория российская. С этой позиции Бродский никогда не был еврейским писателем и не собирался им становиться — потому что мысленно обращался к читателям Российской империи (Советского Союза). Даже стихи, написанные на "еврейскую тему", вроде "Еврейского кладбища", стихи, вызванные некими особенностями еврейского существования ("отщепенца" в обществе), были своего рода откликом на общеимперские темы, общеимперские вопросы. Пусть сам этого не осознавал, как любой поэт, творящий для себя, естественно, не для кого-то вовне, но "жить в обществе и быть свободным от общества нельзя", в этом я согласен с Лениным. Он с самого начала был и оставался российским поэтом и не мог, и не собирался становиться еврейским "ни при какой погоде". Даже если бы приехал в Израиль, все равно — я думаю, не стал бы еврейским поэтом.
Почти одновременно с поэмой "Исаак и Авраам" Бродский пишет "Большую элегию Джону Донну". Стоял ли он в этот период перед мировоззренческим выбором между иудаизмом и христианством?
Ни в коем случае. Во-первых, ничего об иудаизме не мог знать вообще — я все-таки входил примерно в тот же круг литераторов в те же годы и уверенно говорю: ничего об иудаизме знать конкретного он не мог. Некому было нам рассказать! Честно признаться, я абсолютно не верю и в его христианство: это была просто тяга к Богу, которая в тот период была очень распространена в безбожном и потому аморальном обществе, искавшем интуитивно спасение от себя самого. Конечно, было у него общекультурное знание христианства — через музыку, через живопись, через русскую публицистику, но до подлинно религиозной веры от этого познания еще очень далеко. А уж об иудаизме — даже и этого минимума не было вовсе.
То есть вы не чувствует противоборства иудейской и христианской парадигм в судьбе Бродского?
Ни в коей мере. Разумеется, были некие еврейские особенности в его судьбе (по словам критика Володи Соловьева, некая завпоэзией "Авроры" отвергла стихи Бродского, даже когда некто влиятельный порекомендовал что-то напечатать, причем отвергла с мотивировкой: "Какое право имеет Бродский писать о русском народе!" — тут хочется вспомнить знаменитое ленинское: "Права не дают, права берут"), но они не сыграли в этой судьбе никакого значения. Или ты поэт, или нет, прочее несущественно.
Сформулирую вопрос иначе. Из трех составляющих миро- ощущение Бродского — иудейства, античности и христианства — какая доминирует?
Я думаю, цивилизационно доминирует (вы ведь об этом спрашиваете меня?) российская культура с ее мировым пространством, возникшим для нее во второй половине XIX–XX веках.
Какую роль играло еврейство в формировании "внутреннего ландшафта" поэта?
— Ну как на это ответить? Он всегда знал, что — еврей. Даже картавил, да? И все окружающие это знали. Ну и что? На самом деле, антисемитизм в бытовом отношении проявляется, по-моему, когда ты чем-то раздражаешь соседа лично, ну он ищет, чем тебя зацепить, а твоя национальность — лишь удобная зацепка. Но бедность Бродского, его бытовая неустроенность виделись всем настолько очевидными ("но двух рублей давно не видя вместе"), невозможность прорваться в печать (разве что ценой отречения от себя) настолько ясными, что кому же он мог казаться предметом зависти или отторжения? А то, что государство дискриминировало евреев первыми в очереди, да, это правда, но оно на самом-то деле с большой разборчивостью осуществляло политику в этом вопросе, и евреи, служившие партии, а особенно сексотами КГБ, были совсем неплохо устроены в СССР. Так что все-таки первое место отводилось, как говорится, "классовым", а не национальным особенностям: ты — за или ты — против? А поскольку Бродский всегда был не то что "против", а просто "вне" советской власти, он и воспринимал происходившее с ним вне своего "еврейского ландшафта". Ну да, еврей — знал это, это некая данность, в какой-то мере, видимо, на что-то влиявшая, — все мы явились на свет в силу того, что наши предки проявили свою волю к продолжению себя в человечестве, и в этом смысле все мы создания не только себя самих, но и той группы в человечестве, которая через нас в нем продолжает существовать, но это все равно что спросить, скажем, Кондолизу Райс, в какой мере цвет ее кожи определяет "ландшафт" ее деятельности как госсекретаря США.
— Под "внутренним ландшафтом" я имею в виду такой идеосинкретический ландшафт, на который проецируется лирическая личность поэта. Процитирую самого Бродского: "Видимо, всегда было какое-то "я" внутри той маленькой, а потом несколько большой раковины, вокруг которой "все" происходило. Внутри этой раковины сущность, называемая "я", никогда не менялась и никогда не переставала наблюдать за тем, что происходит вовне" (5:16). При этом предельная подвижность перспектив становится одним из принципов построения "внутреннего ландшафта". А разве такие качества- как сторонний наблюдатель, безымянный человек, "совершенный никто", для которого "любая страна — всего лишь продолжение пространства", не намекают на его еврейство?
Нет. Извините за резкость, но у вас древнее представление о сути еврейства. Конечно, некогда евреи жили именно так, как вы себе представляете, — рядом, но не вместе с земляками-аборигенами, отдельной жизнью, которую государственные границы могли разделить только очень условно. Для большей ясности — бытие евреев напоминает, скажем, бытие дворян, для которых главной ценностью обычно являлся род, семья, честь семьи или личная честь, но то или иное подданство — позиция относительно случайная, часто выбранная (скажем, дворянин в России мог "отъехать" от сюзерена к другому, например, от Гедеминовичей к Романовым или наоборот, и это ничего не меняло в его жизни). Как это вы определили: "Любая страна лишь продолжение пространства". Именно так. Но начиная со второй половины XIX века евреи сделались патриотами стран проживания, я бы сказал — на мой вкус — даже излишне горячими иной раз патриотами. Слишком уж активными! И Бродский, мне видится, вовсе не составлял исключения из общееврейского фона. Он был и оставался патриотом, но — империи русского языка, империи российской культуры — все ассоциации, оттенки смыслов, языковые поиски и игры — всё было связано с ней. Почему думаю, что не ошибаюсь? Перечитайте его письмо на имя Брежнева, написанное перед самым отъездом. Да и ситуация, когда органы вынуждены были "выдворять" его из СССР, угрожая посадкой, — говорит о том же самом. Позднее, в Америке, он этой позиции стыдился, я знаю, но по сути он оставался и там "подданным русского языка".
— Бродский идентифицировал себя со многими известными личностями, как историческими, так и мифологическими, в том числе и с его современниками-евреями, как, например, сэр Исайя Берлин. Что он мог видеть общего с этим либералом и сионистом, кроме еврейства?
Вы же сами сказали — со многими личностями, не только с евреями. Что касаемо конкретно сэра Исайи Берлина, возможно, увлекало сходство судеб: оба — евреи из Российской империи, оба евреи, овладевшие английским языком так, что вызывали восхищение и зависть тех, для кого этот язык был родным, оба евреи, которые учили британскую (американскую) элиту их собственной культуре, которую они знали и понимали лучше кого бы то иного из местных… Что касаемо сионизма сэра Исайи, то это был сионизм, сопряженный с симпатией к еврейскому народу, но с глубоким неуважением к его наличным лидерам — допускаю, что подобный подход и Бродскому импонировал… Не знаю ничего, но допускаю. Во всяком случае, в Израиль он отказался приехать, хотя я лично передал ему приглашение от мэра Иерусалима Тедди Колека. Так что, как видите, многое могло лично связывать Бродского с Берлиным, помимо либеральных взглядов последнего, которые поэту уж наверняка не нравились — если есть в мире нечто противоположное поэтическому видению мира, то это — либерализм.
