Зеркальным отражением этого мессианства является правое религиозное крыло, где убеждены, что уже самого по себе обустройства земли достаточно, чтобы быть достойным промысла Божия и прекращения бедствий страны. Если бы только Израиль поднапрягся и построил побольше поселений на новых землях, то можно было бы и не обращать внимания на давление мирового общественного мнения. Вариацией на тему праворелигиозной точки зрения является выдвинутая частью нерелигиозных правых идея, что Израиль мог бы добиться стабильности, если бы только смог избавиться от живущих среди нас арабов. То есть, левые считают, что избавление от новых территорий излечило бы все недуги Израиля, правые же уверены, что сохранение территорий способствовало бы достижению того же самого результата.
Все эти простые решения на самом деле не так уж просты, да и ничего не решают. Ибо в основе всего лежит проблема враждебного отношения арабского мира к Израилю. Обе фантастические идеи свидетельствуют о полнейшей незрелости политической культуры израильтян, об отчаянном стремлении уклониться от той тяжкой борьбы, которую на протяжении всего этого столетия диктует нам враждебное окружение, и с которой Израилю придется столкнуться еще и в грядущем столетии.
Конечно, непрерывная борьба вовсе не означает ведения бесконечных военных действий. Но она обязательно предполагает постоянное напряжение сил всей нации. Прекращение состояния войны с арабскими государствами и установление официального мира с ними, конечно же, существенно снизит уровень напряженности конфликта, но никогда не сможет полностью исключить возможность будущих войн и переворотов так же, как окончание холодной войны вовсе не является концом всех конфликтов или концом собственно исторического развития, как некоторые наивно полагают. Невозможно положить конец борьбе за существование, не покончив с самой жизнью.
С этим-то и не могут согласиться евреи вообще и израильтяне, в частности. Мы – нация идеалистов, и идеалистов кабинетных, у которых до сих пор ощущается слишком долгое отсутствие опыта существования в условиях политического суверенитета, и которые почитают освоение реалий международной политики непосильным трудом для себя. Пораженческие тенденции израильской политики коренятся именно в этой еврейской неспособности примириться с постоянной необходимостью проявления силы.
***
По прошествии десятилетий большинство израильтян смирилось с мыслью, что именно армия, по крайней мере, в данный период, составляет необходимую основу безопасности Израиля. Однако успехи ЦАХАЛа в деле защиты страны и ее граждан затмили собой главное: только лишь численности вооруженных сил вовсе не достаточно для того, чтобы нация выжила. Точно так же, как еще совсем недавно евреи не могли осознать необходимость военной мощи, многие израильтяне сейчас никак не могут понять значение и необходимость наличия той тотальной силы, которая складывается из совокупности военных, экономических и политических возможностей страны.
В противоположность своей вновь обретенной готовности защищаться от вооруженного нападения, многие израильтяне демонстрируют тревожащую склонность идти на уступки при первых же признаках международного политико-экономического давления. Кто мы такие, спрашивают они, чтобы противостоять всему миру? И если на то воля объединенных наций, то что нам остается, как не следовать ей? То, что зачастую просто необходимо выражать несогласие с господствующим мнением эта идея крайне редко приходит израильтянам в голову. В самую возможность выражения несогласия верится еще меньше. Нам все еще в значительной мере присуща склонность к пассивности и покорности, приобретенная в изгнании.
Двадцатое столетие наглядно доказало, что в условиях международных конфликтов политическая власть важна не менее, чем военная мощь. И никому не позволено забывать эту аксиому. Чехи пренебрегли ею, и позволили Гитлеру загнать себя в Мюнхене в угол. Фюрер вынудил их без единого выстрела сдать оборонительные рубежи своей страны. Однако за недооценку значения политической власти расплачиваются не одни только жертвы агрессии. Забывают об этом порой и сами агрессоры. Саддам Хусейн, скажем, не учел этого при попытке захватить Кувейт. Его армия в считанные часы подавила всякое сопротивление кувейтцев, однако Саддам был совершенно не готов принять политический бой, разразившийся шесть месяцев спустя, когда нужно было убедить международное общественное мнение, что его дело правое, и что правительства стран мирового сообщества не должны объявлять эмбарго и предпринимать военные действия, чтобы вырвать Кувейт из-под его власти. Он мог бы заранее подготовить почву, организовав на Западе широкую пропагандистскую кампанию, которая скрыла бы истинные намерения Ирака за ароматными клубами завесы приличествующих случаю заверений, что-де правители Кувейта – коррумпированные угнетатели собственного народа, что кувейтцы являются неотъемлемой частью народа иракского, что они приветствуют власть Саддама и т.п. Так и не сумев вступить в сражение на этом поприще, Саддам позорно проиграл. Никто не только не пришел ему на помощь, но даже и не выступил посредником в достижении более или менее благопристойного компромисса. Спасло Саддама лишь то, что в последние часы войны американцы не проявили достаточной решительности.
Иракский диктатор познал на горьком опыте: чтобы побеждать с помощью военной силы, надо одержать политическую победу, чтобы одержать политическую победу, нужно завладеть общественным мнением, чтобы завладеть общественным мнением, нужно убедить общественность в том, что твое дело правое. Это цепь непреложных условий, главное из которых состоит в поддержке со стороны общественного мнения, мобилизованного в самых широких масштабах.
Господство демократических идеалов и демократической терминологии, наряду с появлением всепроникающих средств массовой информации, вывело международное общественное мнение на главную арену политических баталий. Практически не имеет никакого значения, правое ли ваше дело или не правое, морально оно или аморально. Всякий, кто вступает в политический или военный конфликт в нашем столетии, обязан стремиться убедить международную аудиторию в том, что его дело правое. Гитлер и Черчилль – вот поистине выдающиеся примеры политических лидеров, постигших логику новой настоятельной потребности. Гитлер и Геббельс усовершенствовали методику контрпропаганды и скрывали свои агрессивные намерения, взывая к справедливости и свободному волеизъявлению. Хотя это была лишь возмутительная пародия на правду, она все же воспринималась в свое время как объяснение акций нацистов (и как оправдание бездействия Запада). Черчилль усматривал свою первейшую задачу военного руководителя в мобилизации всего западного мира через обращение в защиту его наиболее чтимых идеалов свободы и человеческого достоинства. Главное его оружие – речи были тщательно продуманы и точно ориентированы на эту цель, как, впрочем, и речи его союзника Франклина Рузвельта, который первым стал систематически использовать радиовещание как средство сплочения народа.
Чтобы продемонстрировать силу общественного мнения в век массовой коммуникации, достаточно всего лишь сравнить потрясающий эффект речей Черчилля, передававшихся по радио для миллионов слушателей, с безрезультатным на первых порах Геттисбергским обращением Авраама Линкольна. Это обращение было ничуть не менее воодушевляющим, чем все, что написано Черчиллем, но услышала его лишь горстка людей; поэтому оно почти не оказало непосредственного влияния на ход гражданской войны. Те миллионы людей, на кого повлияла поэзия и энергия этого обращения, познакомились с ним гораздо позднее великих событий, подвигнувших Линкольна составить его.
Принцип обращения к широкому общественному мнению понимали многие персонажи новейшей истории. Весьма активно пользовался им Сталин, став в глазах многих – спасителем мира и представляя деспотию демократией. Это наследие большой лжи Гитлер и Сталин завещали бесконечному множеству мелких диктаторов от Насера до Хо Ши-мина и Фиделя Кастро, которые, в свою очередь, практиковали их методы на своих жертвах и союзниках своих жертв, с тем, чтобы ослабить сопротивление своей агрессивности.
Возьмем, к примеру, северных вьетнамцев. Они с большим успехом вели пропаганду войны против Южного Вьетнама, представляя себя образцом добродетели и поливая при этом грязью Юг, правительство которого было, конечно же, далеко не безгрешным, но и не было повинно в массовых убийствах и насильственном выселении десятков тысяч людей, что обыкновенно практиковалось Севером. Беспрерывная северовьетнамская пропагандистская кампания, направленная на американское общественное мнение, внесла немалую лепту в ослабление у американцев желания продолжить войну. К вполне понятному вопросу, почему, собственно, американские парни должны сражаться в дальнем закоулке Азии, было добавлено: особенно когда союзник Америки коррумпирован и порочен. При повторении этого вопроса ответ становился все очевиднее, подготавливая почву для победы Северного Вьетнама.
