Однако, каких бы успехов не достигли северовьетнамцы, я уверен, в послевоенную эпоху арабы превзошли всех в деле превращения пропаганды в средство политического давления. Арабские режимы и террористические организации поняли всю важность этого инструмента применительно к своей специфической задаче уничтожению Израиля. Они поняли, что в ответ на военную победу Израиля в 1967 году, им нужно нанести Израилю поражение в области политики, уничтожить его на поле битвы за общественное мнение. Они последовательно и целенаправленно подбирали клочки для лоскутного одеяла своей большой лжи: лживой теории о приоритете палестинской проблемы в кризисе на Ближнем Востоке, лживой перестановки всех причинно-следственных связей, лживого изображения легитимности ООП. Кроме того, арабы вопиющим образом исказили еврейскую историю, подменив ее вымышленной – палестинской: арабы заняли место евреев в качестве коренного населения этой земли, а евреи вместо арабов стали теперь оккупантами, чудовищное изгнание евреев и рассеяние их по всему свету превратилось теперь в "изгнание" палестинских арабов (в соседние арабские государства); злодеяния, совершенные против евреев, отрицаются и отбрасываются как несущественные, зато трудности, выпавшие на долю арабов, раздуваются до уровня новой Катастрофы. И все это с целью убедить народы мира, в особенности, США и Европы, что Израиль совершил чудовищную несправедливость, которую арабы всего лишь пытаются исправить, и что люди доброй воли всей земли обязаны им в этом помочь.
В то время, как арабы заметно выделялись на поприще длительной и систематической борьбы за общественное мнение, евреи Израиля, в свою очередь, проявляли незаурядное упорство, постоянно отказываясь от борьбы на этом поприще. Большинство считало, что нет никакой необходимости оказывать сопротивление арабской пропаганде. Разве не спас ЦАХАЛ Израиль от уничтожения в 1948-м и 1967-м годах? Неужели не сможет он сделать это еще раз? Что из того, что арабы продолжают что-то там лепетать в ООН, в средствах массовой информации и в западных университетах? Конечно же, Израиль не станет обращать внимания на злопыхательство, коль скоро он обладает такой военной мощью для собственной защиты. Так прямо и заявил юной нации Давид Бен-Гурион в 50-х годах:
"Важно не то, что говорят неевреи, а то, что делают евреи".
Конечно, в чем-то он был прав. Без решительных действий со стороны евреев не было бы возможно ни строительство, ни укрепление еврейского государства. О том, что он был совершенно неправ, отрицая значение общественного мнения, он узнал гораздо позднее, когда израильские вооруженные силы вступили в Синай в 1956 году, отвечая на бандитские выпады финансируемых Египтом террористов. В тот момент Бен-Гурион заявлял, что Израиль тысячи лет не уйдет с Синая. Однако провал попытки Израиля получить поддержку своим акциям у американской администрации, у Конгресса и у американского народа, с тем, чтобы противопоставить ее демаршам Эйзенхауэра, имел своим результатом поспешный отход израильтян.
Потребовалось несколько десятилетий, чтобы большинство израильтян признали силу общественного мнения. И хотя теперь уже многие сетуют на все еще не изжитую беспомощность Израиля в этой сфере, большинство так до сих пор и не отдают себе полного отчета в том, какой громадный ущерб наносит их стране сложившееся негативное представление о ней, насколько это усложняет задачу заключения союзов, без которых ни одна малая нация не может выжить.
Забавно, что именно эта общеизраильская вера в первостепенность значения военной мощи как раз и уменьшала для израильтян возможность заключать такие союзы. Доминирующее представление, будто одной военной мощи достаточно, чтобы гарантировать безопасность нации, неизбежно порождает пренебрежительное отношение к политической стороне национального могущества. Союзы, которые не поддерживаются и не развиваются, это союзы, которые не становятся реальностью, а отсутствие надежных союзов, в свою очередь, способствует развитию деморализующего фатализма: Израиль, мол, обречен на неблестящую изоляцию[514] в мире политики, а весь свет неизменно настроен против него и ничего не остается делать, как совершенствоваться исключительно в физической силе, чтобы противостоять нажиму извне.
То, что так порой бывает, вовсе не значит, что так и должно быть всегда. Симпатии и антипатии государств мира формируются в соответствии с их меняющимися интересами во все более и более расширяющемся демократическом мире, в соответствии со сложившимся в них общественным мнением. Израиль поэтому мог бы действовать на обоих этих фронтах – интересов и мнений, – дабы склонить правительства других стран, а равно и граждан этих стран, к мысли о целесообразности и справедливости оказания ему поддержки. Возможно, это привлекло бы на сторону Израиля далеко не каждого, и даже, пожалуй, на стороне Израиля оказалось бы далеко не большинство, но все же кого-нибудь да привлекло бы, и уменьшилась бы степень неприязни к Израилю у прочих.
Именно Герцлю принадлежала идея попытаться заручиться поддержкой сионизма у правителей Британии, Германии, России и Турции, которую он успешно претворил в жизнь. Однако нельзя сказать, чтобы его последователи поняли его идею, или как следует применяли ее на деле. Так случилось, возможно, потому, что сам Герцль интуитивно понимал все значение политической власти и общественного мнения и блестяще этим пользовался. После его смерти большинство сионистских лидеров практически без сопротивления приняли вопиющую несправедливость, с которой англичане обращались с ними в период между двумя мировыми войнами, полагая, что евреи бессильны перед великой державой – даже при том, что общественное мнение в Англии, как, позднее, и в Америке, с симпатией относилось к обращениям сионистов.
Единственным учеником Герцля, который понял все значение и все возможности политического сопротивления, был Жаботинский. Жаботинский не только подчеркивал, что евреям необходимо иметь вооруженные силы и территорию, на которой они могли бы строить свое государство, но и предложил, как он ее назвал, теорию общественного давления:
"Ибо в политике нет дружбы – есть только давление. Чаши весов склоняются в ту или иную сторону вовсе не в зависимости от того, плох или хорош правитель, а от того, какое давление оказывается его подданными. Если давление оказывается только лишь нашими противниками, безо всякого ответного сопротивления с нашей стороны, тогда, что бы ни происходило в Палестине, это обернется против нас, будь главой правительства хоть Бальфур, хоть Веджвуд или сам Теодор Герцль!"
Политика не терпит пустоты, и если одна сторона оказывает на другую политико-пропагандистское давление, тогда как ее оппонент ничего не предпринимает в ответ, то пассивная сторона вынуждена будет, в конце концов, уступить нажиму. Поэтому у еврейского народа единственной возможностью оказать сопротивление такому уступлению было, по мнению Жаботинского, использование контрдавления с целью повлиять на иностранные правительства и общества этих стран. И при этом, как и на поле брани, у евреев должно было быть не меньшее желание сражаться:
"Ибо никакие изменения условий на государственном уровне не происходят без давления и борьбы. И тот, кто не обладает стойкостью, мужеством, умением и желанием бороться, не сможет достичь даже малейшей корректировки (этих условий) в нашу пользу"[515].
Жаботинского, как и Герцля, плохо понимали. И он тоже умер сравнительно молодым – как раз, когда пытался начать в 1940 году одну из таких кампаний с целью привлечь на свою сторону общественное мнение США в вопросе о еврейском государстве. Большинство из его последователей прекрасно усвоили его военно-территориальные установки, но лишь немногие поняли все значение третьей – политической – составляющей его концепции государственной власти: необходимость в неослабном направлении всех сил убеждения и давления на защиту еврейских интересов. Вот почему последовательно сменявшиеся правительства блока Ликуд, начертавшего на своих идеологических знаменах учение Жаботинского, продолжали действовать на международной арене фактически вразрез с его принципами. Они часто предпринимали акции, которые сами по себе были вполне оправданы, но они совершенно не пытались склонить мир на свою сторону, – вот в чем все дело. Правительства Ликуда делали упор на чувство гордости, которое должны испытывать евреи, действуя решительно и твердо, а не на благоразумную осмотрительность, гарантирующую, что предпринятая акция будет воспринята как правильная и справедливая. Просто, необходимость завоевывать общественное мнение не осознавалась как первоочередная (или, хотя бы, реальная), а потому не предпринимались попытки реализовать на мировой арене даже потенциальные возможности.
