Некогда Николай Бердяев выводил истоки русского коммунизма из феномена православной общины, идеалы общины стали основой толстовства — и, как это повелось при тотальном переломе в России (см. реформы Петра, Столыпина и Троцкого), именно общинный уклад и является тем, что требуется рушить до конца, в прах. Таким образом, хотя мы и повторяем советскую риторику касательно священнослужителей сегодня, суть ее противоположная: желание радикального искоренения социалистических основ общества ведет к отрицанию православия. То есть сегодняшний антиклерикальный пафос, собственно говоря, проходит по ведомству столыпинских и троцкистских реформ — искоренение общинного сознания вообще, замена такового на сознание корпоративное.
Переделать Россию в пятьсот дней, введя кооперативы, — это семечки; возникает желание более дерзновенное — изменить культурную природу Отечества, призвав православие к ответу. Сколь перспективно было бы ввести строгие молельные дома, в которых прихожане будут обмениваться сдержанными рукопожатиями, а ответственность каждого перед своей корпорацией рукопожатных составит первый урок в бизнесе! Реально ли заменить православную веру Отечества на протестантскую — сказать затруднительно. Изменение народа на генетическом уровне социальными практиками еще не опробовано. То есть программы в 30-е годы ушедшего века писались, но неловко вспоминать авторов и предложенные методы лечения.
В условиях гражданской смуты рушить и церковь как последнюю моральную скрепу общества — опрометчиво, если не сказать больше. И хотя призыв к нестяжательству можно лишь приветствовать, будет вовсе славно, если мораль сия будет применяться не выборочно, но повсеместно.
Желание просвещенной публики идти стопами графа Толстого в критике неправды, в частности неправды церковной, понятно, но следование графу не вполне последовательно.
Отказаться от стяжательства — достойно. Стяжательство есть позор и непоправимая беда для человеческой натуры. Об этом задолго до возникновения христианства предупреждали Платон, Диоген Синопский, Антисфен и Сенека. Деньги уродуют человеческую натуру непоправимо, а изобретательность в добыче богатства мобилизует хитрость, ловкость, лживость, властность — но отнюдь не доброту и сострадание. Церковь в этом смысле с античными мыслителями сугубо солидарна. Жизнь отдельных пастырей и простые сельские храмы как нельзя лучше это иллюстрируют.
Однако сам по себе институт церкви и жизнь ее главных предстоятелей — это нечто иное. Пий XII отмечен в истории минувшего века малопривлекательными вещами, но авторитет папства это поколебать не смогло, и слава Богу, что так. Претензия, вмененная обществом храму и патриарху, должна быть переадресована всей русской культуре, воспитанной на осмыслении Православной церкви.
Пышность убранства церкви есть воплощение славы Господа, есть элемент обрядовой веры — веры тысяч и миллионов бесправных и беззащитных. Личность предстоятеля может быть сугубо ничтожна, но в той мере, в какой он предстоятель, он воплощает и те Покрова Богородицы, которыми все еще укрыт обманутый вкладчик. В этой вере можно сомневаться, сам обряд можно обсудить в теологическом диспуте. В конце концов, можно пенять князю Владимиру, зачем выбрал православие, а не иудаизм, где убранство храма попроще. Можно, как говорено выше, алкать перемены православия на лютеранство и полагать, что вслед за лютеровской «боевой проповедью против турок» возникнет новый поворот в замирении Кавказа. А можно — и это наиболее благородно для менеджера наших дней — обратиться к толстовству.
Лев Толстой не признавал таинства Воскресения — в дни Пасхи Христовой об этом нелишне вспомнить. В этом было основное расхождение толстовского христианства с ортодоксальным православием. Он считал Иисуса смертным человеком, а чудо Воскресения трактовал — как мы знаем из одноименного романа — как духовное перерождение человека. Отказаться от греховной жизни, открыть себя к состраданию ближним, жить интересами всех, а не своей персональной наживы, — в этом, по Толстому, и есть чудо Воскресения, человеческого и общественного.
И если бы наше корыстное общество хотело такого Воскресения — было бы не жаль и согласиться с критикой церковного обряда. Но искать грехи предстоятелей и одновременно поклоняться золотому тельцу в лице самых вопиющих его жрецов — это поразительная особенность нашего кривого времени.
И если у кого-то возникла мысль, что это есть путь к гражданскому обществу, то мысль эта в большей степени утопична, нежели насаждение коммунистических идеалов при помощи лагерей.
Почему я не ношу ленточки (14.09.2012)
http://www.openspace.ru/article/394
I
Легальный протест в демократическом государстве нужен. Протест столь же востребован, как авангардное искусство или институт косметологии. От авангардиста не надо ждать деяний Рембрандта: он не изображает движения души. Авангардист пришел демонстрировать наличие свободомыслия. Он ходит и говорит как свободный художник, он выполняет социальную роль художника — объединяет интересы галериста и банкира. А то, что он не умеет рисовать, значения не имеет. Дама, которая прошла курс омоложения, не молодеет: селезенка, сердце, кости, кишечник, мозги — все прежнее. Однако пластические хирурги обновили фасадную часть дамы. Легальный протест не для того придуман, чтобы изменить характер общества. Но протест создает социальную вибрацию, нужную для кадровых перемен. Точно так же, как подтягивание кожи за ушами разглаживает морщины на лице. Иной буквоед упрекает авангардиста в пустоте, а моралист говорит, что нечего молодиться — надо с внуками сидеть; эти зануды неправы. Современное общество должно выглядеть молодым — все приведенные примеры есть не что иное, как омолаживающие процедуры. Только бы не закралось подозрение в застое!
Вам не приходило в голову, что для развития художественной мысли не требуется такого количества выставок современного искусства? Каждый год проходит по двадцать планетарных смотров прогрессивного дискурса. Помилуйте, когда работать успевают? Но главное — не продукт, главное — неостановимость авангардного потока. Темпами Сезанна, писавшего годами, за прогрессивным парадом не угнаться. Маркс тщился написать определение классов, да так и не успел написать эту главу — умер; немаловажная часть концепции осталась темной. Но не беда: сегодняшние политические деятели за день выскажут с трибуны десять программ, за ними не заржавеет. И проще придумали: протест не нуждается в программах, мы просто раскачиваем лодку. Необходимы регулярные демонстрации протеста (программа не особенно важна), необходимы регулярные смотры авангардного искусства (произведения значения не имеют), необходимо омоложение дам (что не отменяет ни возраста, ни смерти). Одним словом, необходима демонстрация прогресса. Собственно говоря, уколы ботоксом сделали одновременно и президент, и прогрессивный отряд общества. Фасадно омолодились оба, не изменив своей природы.
Раскол, который произошел в нашем обществе, напрямую связан с процессом омоложения. Деление общества на креативный класс и быдло лишь по видимости неточно. Просто некоторые могут себе позволить подтяжки кожи за ушами — а другие просто стареют, сидя дома с внуками. Это два несходных типа сознания: Рембрандт каждый день добавляет по мазку — авангардист каждый день выставляется то в Токио, то в Гонолулу. Кто важнее для общества: дама с подтяжками или старушка с внуками, Рембрандт или авангардист? Ответить затруднительно: каждый выполняет собственную функцию. Соблазнительно, конечно, сказать, что Рембрандтов более не существует в мире, что все художники уже стали авангардистами, — однако это неверно: так ведь можно сказать, что и старушек с внуками более нет, а старушки, упрямые бестии, все-таки существуют. Просто имеется два типа сознания: традиционалистский тип сознания и представительно-прогрессивный. Естественно, когда речь идет об управлении обществом, разумнее ориентироваться на сознание элиты — об этом справедливо пишут сегодня либеральные авторы. Важно, однако, понять, что за общество и как собираются им управлять.
II
В демократичных государствах Запада процесс омоложения страны выражается в системе выборов — российская демократия столкнулась с тем, что данная процедура в отечественной косметологии не предусмотрена. Связано это с характером страны. Возможно, когда Россия распадется на улусы, то процесс выборов будет проходить более гладко. Однако в условиях все еще огромной страны, где требуется наладить исполнение приказов от Бреста до Владивостока, смена власти раз в четыре года не представляется продуктивной. В здравом уме к ротации власти не прибегали. Перемена власти всегда происходила помимо выборов. И ни единого раза не прошла благодаря выборам. Существовала династическая смена царей; перевороты; «правление гвардии», употребляя оборот Ключевского; революция; смена партийных лидеров путем закрытых решений; захват власти Ельциным методом ликвидации Советского Союза; поддельные выборы 96-го года; отречение Ельцина и передача им власти не очень известному Путину; передача Путиным власти неизвестному дотоле Медведеву; затем обратная рокировка. Никаких выборов из двух свободных кандидатов не было никогда! Ни единого раза не имелось двух политиков, которые соревновались бы в дебатах, привлекая народ в качестве арбитра. Такого не было в истории российского государства.
