Димка Быков, добрый друг и талантливый писатель, читает оппозиционные куплеты перед лондонской богатой публикой — клеймит Мазарини и Дона Рэбу, — а лондонские олигархи и их обслуга хлопают: досталось Мазарини! пропесочили Рэбу! Меня же друг Димка подозревает в сочувствии тирану. Димка, опомнись: ну каким тиранам я мог бы сочувствовать? Не люблю вранья — но это иное. Если всех оппозиционеров перевязать одной белой ленточкой — и одного Румату не сделать. А Румата нужен. Семь лет назад в статье «Три шага в бреду» (публиковалась в Полит. ру и в книге «Медленные челюсти демократии») я описал приход Путина цитатой из Грибоедова — «фельдфебеля в Вольтеры дам» — и довольно точно описал грядущую оппозицию: «Новый свободолюбец крикнет: не могу молчать! Хочу правды как в Голливуде!.. Даешь свободу самовыражения! И ему дадут себя выражать — до той поры, пока не придет новый полковник и не объяснит бунтарю, что он хочет бунтарю добра, и положит бунтарю твердую зарплату». Так, собственно, и происходит. Вопрос лишь в том, какого именно полковника выкликают. Но ведь кричат, и докричатся.
VI
Хочу разъяснить позицию по поводу протеста. Считаю, что протест необходим — но фундаментальный, не частушки в богатом доме. Нетрудно сказать, что именно должно быть сделано для оздоровления жизни страны. Требуется отказаться от сумбурной идеологии, утверждающей, что в мире существует одна лишь цивилизация, — причем с этой цивилизации снимаются самые уродливые копии. Требуется уважать прошлое: изучать историю и своего отечества, и чужих государств. В частности, следует сделать элементарную вещь: дабы прекратить спекуляции по поводу количества жертв коммунизма, мировых войн, советской власти, следует скрупулезно — по деревням, городам и селам — написать мартиролог. В каждой деревне Франции стоит стела с именами погибших в Первой мировой, во Второй мировой и в Алжирской войне, во французских церквах существуют камни с выбитыми на них именами казненных Конвентом священников. А наше расточительство жизнями потрясает: так, некоторые источники утверждают, что в 37-м погибло 12 млн человек (при населении Москвы 3 млн), а Солженицын в «Архипелаге» обозначил цифру погибших (а не прошедших лагеря) в 65 миллионов. Эта дикая арифметика создала у многих людей абсолютно дикое восприятие собственной истории.
Эти спекуляции следует прекратить усердной архивной работой — а результаты обнародовать. Речь идет не об оправдании советского казарменного строя, тем более что его оправдать в принципе невозможно. Речь идет о том, чтобы никому в голову не пришло сказать, что Гитлер более гуманен, чем коммунисты, и что 6 миллионов убитых евреев, 3 миллиона замученных русских солдат — это пустяк рядом с тем, что сделали сами с собой советские люди. Это опасная ложь. Гитлеризм и фашизм повинен в значительно большем количестве смертей; вину преступников суд должен изучать скрупулезно — дабы серийного убийцу не оправдывать и не поощрять на новые подвиги. Требуется избавиться от страха перед словом «социализм»: в этом слове не содержится зла, во всяком случае, не больше, чем в слове «капитализм». А если социализм предполагает равное распределение, то в условиях кризиса, когда надо думать о детях и стариках, это не плохо.
Требуется публично пересмотреть всю приватизацию: недр, предприятий, собственности — где, как и кем был нарушен закон. Приватизированное незаконно и нажитое благодаря незаконной приватизации следует изъять. Недра земли и доходы с них должны принадлежать всему народу. И особенно это важно в стране, экономика которой на четверть состоит из денег, выкачанных из земли. Полученные средства следует вернуть в бюджет — но только после того, как бюджет сделают абсолютно открытым и обсуждаемым публично. Для этого требуется — наряду с публичными раскрытиями тайн и доходов приватизации — обнародовать все бюджетные расходы страны за последние годы. И на это тоже потребуются люди и время — ну что ж, дело того стоит. Требуется признать материалы, добытые следствием Лондонского королевского суда, достаточным основанием для московской прокуратуры — и начать работать с делами Абрамовича и Березовского: состав преступлений в особо крупных размерах налицо. Требуется народным мнением защищать не спекулянтов акциями и воров-нефтяников — но нищих пенсионеров. Требуется все неправедно нажитые особняки (таковых сотни тысяч) отдать под детские сады, ясли, странноприимные дома — поскольку условия в неправедно нажитых хоромах хорошие, сантехника работает исправно. Требуется каждому банку вменить в обязанность содержание, оборудование и финансирование одной городской больницы. Требуется провести перепись музейных хранилищ — на предмет установления размеров украденного. Требуется переселить правительство на окраину Москвы. Допустим, в блочный комплекс в Орехово-Борисово — ближе к народу. Требуется поставить условием пребывания в правительстве то, что семья чиновника и его дети проживают и учатся в России. Иначе пусть не становится управляющим страны, которой он не доверяет. Требуется сделать образование и медицину бесплатными, радикально и сразу — иначе потеряем еще два поколения. И есть много всяких разных прочих «требуется». Требуется не быть управляемым стадом, а отвечать за собственный народ.
Сегодняшним протестным маршем движет страх, страх этот тройной. Первый страх — боязнь реальной проблемы, ее видеть не хотят. Проще локализовать. Пусть будет во всем виноват один: с маленькой проблемой удобнее. Второй страх — боязнь порвать с коллективом. Все прогрессивные люди сидят в одном кафе и говорят одни и те же слова. Как не быть рядом? Обычный стадный страх. И, наконец, страх Божий. То есть модификация его — страх оказаться замешанным в преступлении. Понятно, что мы все живем на ворованное, — но хочется публично от крови и грязи отречься. И белая ленточка протеста — это индульгенция. Надел ленточку — и публично отказался от греха. Служить ворам можно, но носишь ленточку — и вроде как ни при чем. Так вот. Я слишком уважаю реальный авангард, чтобы быть игрушечным авангардистом. Я не участвую в «маршах миллионов» по той же причине, по какой некогда вышел из рядов ВЛКСМ, — не люблю массовый энтузиазм. Не ношу ленточек, предмет дамского туалета, поскольку я мужчина.
