соответствует фракции ярых врагов большевиков – “постепеновцев”). Универсальный выход можно свести к призыву поделиться. И в целом капитализм его услышал.
Но элои и морлоки переросли свои классовые роли и стали емкими метафорами. Перекочевав из конца XIX века в начало XXI-го, они стали обидными кличками и сохранили свою вирулентность.
5. Зависть
Отношения между “элоями” и “морлоками” стали важным сюжетом отечественной словесности вообще, а после революции – особенно. При этом маски, которые они носили, могли радикально меняться. Для Горького, скажем, морлоками были не рабочие, как для Уэллса, а крестьяне, тупо зарывавшие труд и жизнь в землю. Но чаще писатели рассказывали об элоях, которые пытаются если не стать морлоками, то помириться с ними после того, как те пришли к власти.
Блестящий и неудачный проект такого рода – “Зависть”. Начав книгу так, как мало кому удавалось, – “Он поет по утрам в клозете”, Олеша позволил обладателю “высокопарной и низкопробной” фамилии Кавалерову уже на первой странице выплеснуть пафос этого сочинения. Оно строится вокруг классического конфликта: элой ненавидит морлока за то, что не может им стать. Этому мешает эстетская природа Кавалерова, выражающая себя во взгляде на вещи. Он не может их не описывать с помощью словесных инструментов из лучшей в нашей словесности “лавки метафор”. Преобразованный ими мир съеживается, расцвечивается и обращается в игрушечный – как бы для эльфов, то есть тех же элоев.
“Обращали ли вы внимание, – пристает к нам Кавалеров, рассчитывая затащить к себе, – на то <…> что пенсне переезжает переносицу, как велосипед; что человека окружают маленькие надписи, разбредшийся муравейник маленьких надписей: на вилках, ложках, тарелках, оправе пенсне, пуговицах, карандашах?”
Трагедия Кавалерова в том, что его дар не нужен там, где морлоки одержали безоговорочную победу. Сюжет книги сводится к тому, что герой пытается им сдаться, но у него ничего не выходит, потому что, как и в “Машине времени”, у элоев с морлоками нет общего языка. У Бабичева его вообще нет. Его речь составляют нечленораздельные звуки, продукт физиологии: “Мой кишечник упруг… ра-та-та-та-ра-ри… Правильно движутся во мне соки… ра-та-та-ду-та-та… Сокращайся, кишка, сокращайся… трам-ба-ба-бум!”
Это отнюдь не значит, что правда и жизнь на стороне поэта Кавалерова. Читатель ему сочувствует из-за его сходства с ним, как опять-таки Уэллс жалел элоев за то, что они больше похожи на людей. Но он же скрепя сердце признавал, что только морлоки способны на практическую деятельность. Вот и Бабичев производит колбасу “Четвертак”.
Перейти на его сторону – задача, которую перед собой поставил Олеша, но с которой он не справился. Слишком красив его язык, слишком силен художественный соблазн, слишком легко мы забываем о цели автора, и вместо того, чтобы разочароваться в Кавалерове, мы отдаемся во власть его бельканто: “Вы прошумели мимо меня, как ветвь, полная цветов и листьев”.
Превращение элоя в морлока не удалось – до тех пор, пока за него не взялся наш современник.
6. Деградация
В “Тридцатой любови Марины” Владимир Сорокин знакомит нас с элоями зрелого совка. Героиня книги – принципиальная блудница. Она спит с диссидентами и аппаратчиками, пользуясь каждым по назначению. От одних Марина получает ноктюрн Шопена, от других – продуктовый заказ. Так она порхает из одной постели в другую, пока в тридцатый раз не наступает перелом: любовь к секретарю парткома инициирует метаморфозу. Марина провела свою порочную жизнь неоплодотворенной девой. И только твердая мужская сила государства смогла устранить дисбаланс власти и народа. “Вдруг впереди на бескрайней глади моря вспух белый кипящий холм, распустился живописным взрывом, который стремительно потянулся вверх, застыл во всей подробной форме Спасской башни”.
Совокупление с “Кремлем” совпало с трансляцией по радио советского гимна. Его слова о “союзе, сплотившем народы” рифмуются с пережитым Мариной и позволяют вникнуть в тайный смысл происшедшего слияния. В оргиастическом порыве бесплодная до тех пор героиня впервые соединилась со своим народом. Перевоплощение элоя в морлока началось с оргазма.
Изжив тему пола, книга забывает о сексе и меняет жанр. Любовный роман становится производственным. Прозревшая Марина обретает смысл существования по месту новой работы. Здесь, в цеху, без отрыва от производства, происходит таинственная и величественная сублимация эротической энергии в механическую. На смену фрейдистской мистерии пола приходит марксистская мистерия труда. “Марина любовалась пляской отслаивающейся стружки. Извиваясь и крутясь, стружка падала на широкую ленту, которая медленно ползла и сваливала ее в просторный ящик”.
Теряя половые признаки, Марина поглощается коллективным телом, снимающим все различия и способным изъясняться лишь набором обезличенных клише. Роман перестает быть читабельным. Типографские каракули выполняют декоративную роль и занимают лишенную даже абзацев страницу, расцвеченную полу- забытыми аббревиатурами: “ПНР, ГДР, СЕПГ”.
Собственно, это и есть язык морлоков, который Уэллс не удосужился выучить, а мы – понять.
7. Людены
Обратная ситуация – эволюция морлоков в элоев – произошла у любимых авторов уже третьего поколения. Братья Стругацкие смогли убедительно показать, как это происходит и почему из этого ничего не получается.
Каждый, кто, как я, помнит книги Стругацких на-изусть, знает, что элоями у них были младшие научные сотрудники, для которых они и написали эту сказку. Она обещала построение коммунизма в одном отдельно взятом институте, который Солженицын называл бы “шарашкой”, а Стругацкие – “НИИЧАВО”. Девизом нового Телемского аббатства служило название книги: “Понедельник начинается в субботу”. Другими словами, работать интереснее, чем развлекаться. Казалось бы, этот тезис больше подходит угрюмым пролетариям морлокам, но их здесь нет. Старый конфликт в духе времени заменялся новым – бюрократическим: одни творят, другие им мешают.
Стругацкие воспели труд и вывели одурманенных им морлоков из подземелья под яркое солнце Мира Полудня. Убрав классовые противоречия за счет всеобщего торжества увлекательной работы, фантасты вырастили нового человека. Но и ему нельзя доверять до конца, как обнаружили авторы, обдумав свой проект.
Люди будущего, даже если их не называть “коммунарами”, как это делали Стругацкие вначале, все- таки легкомысленны, доверчивы, смешливы и напоминают элоев – подросших персонажей из “Незнайки в Солнечном городе”. За ними нужен присмотр взрослых, которые работают в секретной полиции, неизбежной и в Мире Полудня.
Тайным агентом добра служит Румата из повести “Трудно быть богом”. В “Обитаемом острове” наиболее влиятельный персонаж – Странник, он же Рудольф Сикорски из организации, которая, пока аббревиатуру не распознала цензура, называлась Комиссия Галактической Безопасности. Все разновидности органов в этих книгах играют одну роль. В них служат рыцари добра, охраняющие нас от нас же. Мы же себя знаем и догадываемся, как опасны люди, оставленные на произвол своей бездумной воли и греховных соблазнов. И чтобы исправить человеческую
