всегда вспоминаю, что живу в Новом Свете.
Об этом же напоминают стихии. Даже в прирученном Нью-Йорке они бывают свирепыми. Пуще всего зимой, когда снегопад приравнивается ко всеобщей забастовке, прекращается обыкновенная жизнь и начинается кошмар, неотделимый от восторга. Дети прогуливают школу, взрослые, не в силах добраться домой, флиртуют на рабочих местах, машины прячутся в сугробах, и по Бродвею снуют лыжники.
И так со всеми вывихами погоды. Я видел, как напавший на Пятую авеню без предупреждения синоптиков смерч поднял мою знакомую и, вместо того чтобы отнести в Страну Оз, шмякнул об стену, сломав ногу.
Самый памятный катаклизм звался Сэнди. Он оставил нас без электричества, и мы с женой провели чудную неделю с Мандельштамом, которого читали по очереди вслух при последней свече.
Безудержные выходки американского климата бранят все, кому от него достается, но как-то не совсем искренне. Никакой риск не уменьшает соблазна и цен на прибрежную недвижимость. На курортах Лонг- Айленда хвастаются 100-миллионными дачами, бесстрашно расположившимися прямо у пляжной кромки. Их страхует только компания “Ллойд”, приравнивающая приморские виллы к океанским лайнерам.
Мне кажется, что американцы в душе считают честным дать и природе шанс. Она словно берет реванш за наше насилие над ней. Месть поруганной колонизаторами натуры находит выражение в эксцессах, которые многое проясняют – и извиняют – в американском характере. Он ведь сложился в очень новом Свете, к которому человек еще не успел толком притереться.
Если он, конечно, не индеец.
3. Пау-вау
Настоящих, а не городских индейцев я впервые встретил в северной Канаде, которой является вся страна, кроме той ее части, что прилегает к американской границе. В глухих закоулках провинции Квебек удобно живется лишь зверю, рыбе и племени кри, с которым мне удалось подружиться в лице двух симпатичных обормотов, нанятых нами в проводники. Если поводом для знакомства стала рыбалка, то причиной – “Смирновская”, которую мы добавляли в уху, чтобы не слиплась, а индейцы – в себя, чтобы не терять время даром. До спиртного они могли добраться только зимой, на лыжах, а лето обрекало на трезвость.
Новые друзья говорили по-своему – либо на французском, либо на пиджин-инглиш, напоминающем говор Брайтон-Бич. Одевались они не без франтовства: джинсы и пиджак на голое тело. Завидную часть костюма составляли надежные накомарники. Погостив у нас, пока не кончилась бутылка, индейцы пригласили к себе. Поселок обходился несколькими круглыми (чтобы зимой не сдуло) хижинами с трубой. Внутри стояли топчаны, на полочке – книжки на языке кри, все, судя по переведенным для меня названиям, о вреде алкоголя.
Наши индейцы никак не походили на Гойко Митича из гэдээровских вестернов моего детства. Мы понимали их не лучше, чем они нас. Впервые столкнувшись с аборигенами Америки, Старый Свет попытался найти им место в собственных анналах. Тут подходила та же Античность – прямо с Гомера.
В этом заключался и хитроумный замысел. Заманивая европейцев в неосвоенные места, поселенцы давали им названия, известные из западной истории, но не имеющие к ней никакого отношения. В северных чащах необъятного штата Нью-Йорк я встретил городки Овидий и Вергилий. Расположенные, как в библиотеке, по соседству, они застыли в героическом веке пионеров, на который намекали фургоны сектантов-амишей и сидящие в них хозяйки в чепцах и самодельных “платьях прерий”.
В допотопных декорациях прошлое Америки окуналось в такую архаику, что индейцы невольно соответствовали идеалу. В бронзовых статуэтках и романах Фенимора Купера романтики изображали краснокожих могучими ахейцами. Богатыри, сильные, как Ахилл, и безжалостные, как он же, индейцы захватили фантазию европейцев, пытавшихся признать в дикарях свою доисторическую юность.
Этот нарядный образ умирал и возрождался, следуя извивам моды – от классических вестернов с биб-лейским подтекстом (война избранного народа за землю обетованную) до зеленых вестернов с экологическим подтекстом, где индейцы выступают не врагами, а учителями белых.
Но чтобы сегодня найти настоящих индейцев, надо запастись азартом и отправиться в резервацию. Узнать о том, что вы покинули США и оказались в гостях у исконного населения, можно по атрибутам племенного быта. В стране пекотов, оставивших за собой живописный край в Коннектикуте, полицейские носят мундиры, украшенные тотемом – лисьим хвостом. В туристских лавках торгуют игрушечными тамтамами, настоящими трубками мира и самыми дешевыми во всей стране сигаретами “Американский дух”, освобожденными от штатных налогов. В центре резервации – казино. Пользуясь суверенитетом, индейцы открывают на своей земле игорные дома, запрещенные почти во всей остальной Америке. Найдя золотую жилу в наших карманах, жители резервации часто богатеют, причем все сразу – доход делится на членов племени.
Других – помимо Фортуны – богов навещают на фестивалях пау-вау. В отличие от самодеятельности и ансамбля “Березка”, эти праздники несут в себе мощный религиозный импульс, который собирает толпы паломников, включая меня.
Адептам нью-эйдж индейские практики предлагают экзотическую альтернативу церкви. Здесь молятся ногами. Пляска с ее завораживающим, вводящим в транс ритмом – кафедральный собор индейской религии. Такой хоровод – реликт доисторической сакральности. Вступив в круг, здесь каждый забывает себя, чтобы раствориться в сложном магическом обряде. Он родился задолго до того, как мы открыли Америку, но сумел сохраниться в XXI веке, найдя себе новых поклонников.
Так к нам возвращается миф о благородном дикаре. Теперь он учит напуганный прогрессом мир не подчинять себе природу, а жить с такой, какая есть.
4. Кавказец
На русской почве благородный дикарь неузнаваем, но только потому, что его первое воплощение можно найти уже у Карамзина. “Бедная Лиза” – оригинальный случай колониальной прозы. Героев этой любовной истории разделяет не только социальная, но и нравственная преграда: эгоистичный, бессердечный и богатый Эраст и простая, неиспорченная (до поры) бедная Лиза. Хотя их несчастная любовь произошла в Москве, а не в Америке, она была обречена на столь же неизбежную трагедию, как и встреча бледнолицых с краснокожими.
Сюжет и конфликт “Бедной Лизы” почти буквально повторяет “Бэла” из “Героя нашего времени” – с тем грандиозным различием, что действие протекает в действительно колониальном антураже, непревзойденным мастером которого Лермонтов так и остался в русской литературе.
Кавказ Лермонтова так искусно разделен на покорителей и покоренных, что мы в равной мере сочувствуем и тем и другим. Еще и потому, что между ними больше сходства, чем различий. Пожалуй, самый яркий образ колонизатора во всей нашей классике – Максим Максимыч. Но он проходит мельком на страницах романа, посвященного лишнему человеку Печорину. Об этом жалел еще Николай I: “Характер капитана прекрасно намечен. <…> …я надеялся и радовался, что, вероятно, он будет героем нашего времени, <…> но
