Напомним вкратце, в чем была суть мультимедийной инсталляции "Камикадзе" (а именно так по-японски звучит русское "Божественный ветер"). Пятерых девушек в течение двух месяцев татуировали пять мастеров, избрав темой картинок японский воинский дух конца Второй мировой войны, помноженный на средневековый аристократический обычай самурайского презрения к смерти.
Но не только девушки и их изображения стали экспонатами скандальной выставки "Танатосов". Экспозиционное пространство органично включило в себя фильм, повествующий о процессе работы над моделями и побудительных причинах данного радикально-милитаристского высказывания, усиленного анимационным шедевром, поэтически осмысляющим превращение всадника-самурая в летчика-камикадзе. Авторы проекта заставили умирать сюжет "муви" в "печати" на коже добровольных "смертниц ради правого дела", а их прощание с прошлой жизнью иллюстрировалось разбитыми чашечками для сакэ и каллиграфическими "валентинками" богине Аматэрасу.
Увы! Ультраправое заявление Tanatos Banionis осталось чуждым женственному уху "кружков" жюри. Сыграла ли тут роль обычная трусость и нежелание вновь "подставиться" перед либеральной общественностью, или было что-то более глубокое? Присущее, так сказать, имманентно процессу формирования высказываний в "современном искусстве"?
Когда прошлогодний защитник Гинтовта Александр Боровский говорит о том, что сontemporary art допускает радикализм только левого толка, он опирается на знакомство с предметом. Но он не объясняет, почему праворадикальное высказывание в принципе не легитимируется контекстом "совриска".
А дело ведь вовсе плохо: левый дискурс способен придать значение любому высказыванию, кроме мужского. Левому дискурсу чужда идея иерархичности; плебея воротит от аристократии; холуй не любит насилия, ибо хорошо понимает: сила — единственное, что может заставить принять некое человекоподобие представителя той среды, где термин "бастард" бессмыслен.
Частичкой этой среды себя чувствует каждый, кто способен вслед за Андреем Ерофеевым повторить сентенцию о равнозначной неприличности мифологического (а потому, действительно, внеморального) высказывания Беляева-Гинтовта, "воспевания подвига камикадзе", антисемитизма и педофилии. Внимательный читатель заметит, что, встраивая правую идею в ряд пороков, А. Ерофеев пользуется методом аналогии. Которая в данном случае допускает пусть и маргинальную, но уверенную законность антисемитизма и педофилии в рамках левого дискурса. Боец с религиозностью А. Ерофеев чувствует страх. Он хорошо понимает, что такое педофилия; ему приходилось бороться с антисемитами; но вот что говорят "Банионисы"? В рамках левого дискурса высказывание арт-группы бессмысленно (доказывать не стану, сошлюсь на "Археологию знания" Мишеля Фуко), но Ерофееву ясно одно: будут бить. И он прав. Хотя спина и истосковалась по палке, содержимое позвоночника сигнализирует: это больно. Допусти жюри второй раз подряд маскулинный жест в современное искусство, третьим мужским шагом среды на пути самоочищения можно было бы ожидать высылку обоих Куликов, Екатерины Дёготь, Осмоловского, Андрея Ковалёва, даже любимых мною "Синих Носов" на Колыму. Суровый северный край заждался своих певцов и художников!
Могли ли активисты "совриска" допустить это? Нет! Поэтому "Божественный ветер" не вошел ни в один шорт-лист из трёх "премиальных". И я еще раз прошу отметить не столько страх побоев, сколько абсолютную непонятность аристократического жеста для бордюрной путаны. Брутальность в терминах "поколотит" такому сознанию понятна, приятна, перед ней бы жюри склонилось. Но вот как быть с высокомерным: "Гусары денег не берут"? Только проигнорировать, сделать вид, что не услышала.
Зато хорошо было услышано льстивое арт-заявление обладателя Премии этого года Вадима Захарова. Я не собираюсь хулить художника: мне его проект "Гарнитур Святой Себастьян" понравился. Сильный ход, нетривиальный.
Поясняю: в основе меблированного интерьера Захарова лежит материальное воссоздание сакрального пространства русских икон. Ограничься художник этим, получилось бы традиционалистское, правое по сути, сильнейшее по смыслу, но абсолютно непонятное для "совриска" высказывание.
Что делает дальше Вадим Захаров? Он помещает икону в контекст русского авангарда, вонзая в тело св. Себастьяна супрематистские треугольники Лисицкого, расширяя поле формирования смыслов до общеевропейского географически и семивекового темпорально.
Никто не способен увидеть кровь и муку христианской культуры под воздействием авангарда, но ведь об этом вопиет "Гарнитур"!
Зато жюри оказалось способным увидеть специально для него наваленную Захаровым на пол овсянку в проекции не иначе как кипящего котла мультикультурализма. Высказывание потеряло силу, зато автор стал лауреатом Премии Кандинского!
Овсянка рядом с муками — разве это не равнозначно? Разве это не торжество левого дискурса? Разве это не борьба женщин за свои права, права варить кашу на крови? Естественно, на чужой. Чтобы не было риска. Разве кухонный стол не Голгофа?
Вадим Захаров обманул жюри. Хочется думать, что он не обманывает себя и воспринимает "овсянку" в качестве военной хитрости на пути утверждения вечных ценностей мужского мира. Что он в слове "совриск" слышит императив: "Живи опасно!"; однако есть у совести такое свойство: её торжество утверждают лишь прямыми путями, а не бабскими "околичностями".
Ален де БЕНУА. Против либерализма: (к Четвертой политической теории). — СПб.: Амфора. ТИД Амфора, 2009. — 476 с.
Либерализм — это политический вирус. И ему необходимо найти эффективное лекарство. В качестве одного из таких препаратов можно рассматривать новую книгу, вышедшую в издательстве "Амфора" — "Против либерализма". Её автор, французский философ, один из основателей и идеологов движения "новых правых" Ален де Бенуа, хорошо известен отечественному читателю. Как говорится, знаком тем, кто в теме. И тексты, собранные под обложкой издания, также не явятся внезапным откровением для людей, интересующихся вопросами политики. Мы всё это смогли прочувствовать на интуитивном уровне, а зачастую — и на собственной шкуре. И наша экзистенция станет отличным подспорьем практике необходимого гражданского сопротивления. В этом и кроется главная ценность книги — она подкрепляет наши аргументы и вооружает бойцов антилиберального фронта новыми фактами, которыми надо орудовать наподобие автомата Калашникова.
"Либерализм — это главный враг… Я бы хотел напомнить, что в стратегическом плане главный враг — это не всегда тот, кого мы более всего ненавидим. Это просто враг, который наиболее могуществен. Либерализм является антропологической системой даже в большей степени, чем социально-экономической. То есть он предлагает определенное видение человека. Каково это видение? Оно заключается в том, что человек рассматривается как отдельный атом. Либерализм анализирует общество, исходя из индивидуума… Можно сказать, что либеральное представление о человеке, либеральная концепция человека — это его представление как не-социального существа", — пишет Ален де Бенуа.
Говоря о методике противодействия либерализму, "Четвертой политической теории", автор подчеркивает экономическую, финансовую доминанту современного миропорядка: "Мы живём в экономическую эру. Либерализм является доктриной, которая в конкретной жизни нейтрализует политическую волю. Жители больше не являются гражданами, они являются потребителями. И сфера, в которой проистекает политическая деятельность, заменяется сферой средств массовой информации, в которой царствуют развлечения". Мы с вами видим это каждый день, когда политики вынуждены постоянно повышать свой медийный рейтинг, "светясь" в прайм-таймовых выпусках новостей и модных ток-шоу. В противном случае их фактически нет. Но на ТВ слова искажаются до неузнаваемости — в угоду корпоративной политике. Именно виртуальный, телевизионный успех сегодня определяет реальное влияние публичных политиков. А непубличные, как всегда, манипулируют своими "големами" за сценой.
"Политика, с либеральной точки зрения, воспринимается как потенциально опасная, так как она создаёт возможность для осуществления власти, имеющей "иррациональную" природу, — считает философ. — Поэтому она сводится к гарантированию прав и управлению обществом в оптике технической экспертизы и менеджмента. Таков фантазм "транспарентного общества", общества, совпадающего с самим собой вне всякой символической соотнесенности и конкретной хаотичности. В социуме, живущем по рыночным законам и основанном на постулате о самодостаточности гражданского общества, государство обречено на исчезновение, так же, как в утопиях о бесклассовом обществе Маркса. Логика рыночного общества… сопряжена с всеобщей уравниловкой". Оперируя большим количеством фактического материала, де Бенуа опровергает постулат либералов об устройстве их социума на принципах свободной конкуренции, которая на деле элементарно исключается посредством участия в игре крупных монополистов, для которых либеральная демократия — лишь узаконенная форма современного рабства.
