Какая же идея способна адекватно противостоять либерализму? Мы знаем, что все прошлые попытки потерпели жестокое поражение. Более того, зачастую либералы и сами воспринимают себя как "свидетелей конца" — "конца истории". Что же может прийти на смену задрапированному рабству капитализма? Один из вариантов ответа — социализм. Ален де Бенуа в главе "Второй лик социализма" подробно анализирует это явление, выходя далеко за рамки привычного для русского человека марксизма и советского опыта. По его мнению, "сегодня история ясно показывает, что если социализм как учение имеет какое-то будущее — а социальная база для этого всё ещё наличествует, поскольку капиталистический мир не способен сам по себе снять глубиннейшие противоречия, заложенные в нём, не способен дать адекватного ответа на вызов "социальной несправедливости", нищеты, эксплуатации и т.д., — то это будущее лежит в сфере национального социализма, предлагающего реалистичную и радикальную альтернативу "торгашеской логике" торжествующего, но исторически обреченного буржуа".
Важнейшим субъектом европейского геополитического пространства Ален де Бенуа называет Россию. По его мнению, наша страна всегда была жертвой стереотипов: "От маркиза де Кюстина до Карла Маркса, от Гегеля до Энгельса, антирусский расизм которого заслуживает отдельного упоминания, вплоть до Адольфа Гитлера, европейские критики России называли её не иначе как "варварской страной" и "тюрьмой народов". В то же время они призывали ограничить российскую мощь". Но ясно видя на небосклоне человечества сияющую звезду России, французский философ обращается к европейцам с призывом: "Европа должна решительно выйти из западного мира и повернуться лицом к Востоку. Упадок России будет означать и её собственный упадок". Это — позиция органичной глобализации, оборонительного единства народов. Ведь один в либеральном поле — не воин!
Альтернативой нынешнему положению государств-наций, "объединенных" экономическими кандалами, Ален де Бенуа называет идею Империи. При этом он противопоставляет парламентскую демократию (демократию представительскую) демократии соучастия — истинному народовластию. "Она уже не будет сводиться к простой оппозиции "гражданского общества" по отношению к сфере публичной власти… Напротив, речь идет о том, чтобы индивидуумы ощутили себя как граждане, а не как субъекты частной сферы настолько, насколько возможно раскрытие и приумножение новых публичных пространств инициативы и ответственности". Отсюда — неизбежный переход от абстрактных "прав человека" к вполне конкретным и объективным правам народов.
Либерал прячет свой звериный оскал. За учтивой улыбкой, за лукавым взглядом, за светскими манерами, за медовыми речами о свободе и демократии. Но внимательный собеседник непременно почует запах тлена. И заметит в зрачках либерала бездонную пустоту, кромешную тьму. Узрит в них Ничто… Либерализм — это духовная смерть. Она угрожает как целым нациям, превращаемым либералами в статистически-нейтральный электорат, так и отдельным людям, лишаемым этнической и культурной идентичности. Вы, уважаемый читатель, хотите отныне ходить в маске толерантного бэтмена? Вы согласны стать лишь цифрой в многостраничной ведомости сомнамбулы-чиновника? Вы готовы прервать свой род по причинам социально-экономических обстоятельств? Нет?! Тогда — всё в наших руках. Каждый день, каждую минуту, посвященные пускай даже "кухонному" противостоянию либерализму, можно засчитывать. Каждое такое действие идет в общую копилку, на благо общего дела — восстания против либерализма. Революции против смерти.
Евгений Нефёдов ЯВЛЕНИЕ СТАЛИНА ПРАГЕ
Его первое пришествие в этот город произошло под осанну и ликование — а прервалось в результате предательства и злодейской расправы. Почти как в Писании — разве что воскресения пока не было, хотя в памяти и в истории он всё равно живёт, поскольку памятник можно разрушить, а память — нет, на то ведь она и память.
Так что пражане моего возраста, а уж тем более те, кто постарше, помнят его воочию. Помнят, возможно, всяк на свой лад, но большинство людей прежней закалки — всё же по-доброму, а молодые, естественно, "помнят" по преимуществу так, как им ныне велено помнить… Собственно, то же самое видим теперь и у нас, однако время себе идёт, и много ещё чего может случиться на его вечном пути.
…В Праге мы жили с семьёй во второй половине восьмидесятых — как раз накануне небезызвестной и шумной инсценировки, названной искушенными авторами её сценария "бархатной революцией". Я работал собкором ещё советской тогда "Комсомольской правды", корпункт которой — он же и наше жилище — выходил окнами на обширное парковое пространство по имени Летенское поле. Своим простором и смотровой площадкой над протекающей внизу Влтавой, над уходящей во все края панорамой на редкость красивого города это место сразу напомнило Ленинские горы, и мы в первый же вечер пошли погулять на Летну. Ничего, разумеется, мы пока про неё не знали, увидели только искусно отделанный камнем спуск в направлении спокойной реки да ещё литые и кованные двери-ворота в стене скалы на второй площадке, несколько ниже первой.
Но уже через месяц, слегка освоившись в Праге, мы записались на цикл пешеходных экскурсий по её памятным местам, которые нам открывал в выходные дни блестящий историк и неподражаемый гид-энциклопедист, профессор Пражского университета Ярослав Гунячек. От него и узнали мы с интересом о "нашей" Летне много волнующего, прекрасного и трагичного. Оказалось, что смотровая, впервые открывшая нашим взорам волшебную Прагу, это ни что иное, как основание бывшего памятника Иосифу Сталину — самого большого в стране, в Европе и в мире.
Тут уж посыпались наши вопросы, и увлечённый экскурсовод перешёл на подробности. К возведению этого символа Великой Победы и великой благодарности великому человеку приступили в начале пятидесятых, строили, за исключением нескольких скорбных мартовских дней пятьдесят третьего, практически безостановочно, и торжественно открыли в пятьдесят пятом, к десятилетию освобождения Праги Советской Армией. Открыли, по праву гордясь не только размерами дивного сооружения высотою в полсотни метров, где пятнадцать — сама фигура вождя, а ещё тридцать пять — величественный постамент и каскад обрамлённых деревьями и цветниками террас и лестниц. Была ещё и другая гордость: в грандиозном строительстве, по существу, принимали участие граждане всей социалистической Чехословакии. Собирались народные средства, проводился массовый конкурс проектов, изыскивались и подвозились в столицу на поездах под "зелёную улицу" тысячи тонн гранита, мрамора и металлоконструкций… Всенародная стройка этого колоссального монумента и мемориального музея под ним поистине превратились в итоге в ещё одно из "чудес света".
И свет воспринял это как должное. Славный генералиссимус, за плечами которого были изваяны с двух сторон и рабочие, и хлеборобы, и воины, зорко глядел с высоты на "тот берег", за горизонт, и олицетворял собою спокойствие, волю и правоту — всерьёз и надолго.
Сталинский взор был направлен строго на запад, а в этот час на востоке, за не такой уж далёкой отсюда стеной родного Кремля, спрятался, выжидая момент, "чудотворец" иного рода — временщик, завистливый мститель, убогий гробокопатель и пустомеля. Ещё вчера он сам "освящал" здесь дежурной речью открытие монумента, пламенно возносил "вождя и учителя", а очень скоро сам же его и предал, унизил и оболгал, отдал на поругание, и сам повелел снести и сравнять с землёй уникальный памятник!..
Так что явление Сталина Праге было совсем коротким. А вот сносили этот шедевр едва ли не дольше, чем он стоял, и уж точно дольше, чем его строили. Три раза пытались взрывать, а он всё не падал, словно и сам монумент, и его создатели, и даже те, кому выдали динамит, и, кажется, сами силы небесные молча противились варварскому кощунству. Но "чудотворец" тоже не унимался, привычно грозил кулачком — и лишь в шестьдесят втором исполина всё же снесли. Но с землёй не сравняли — не одолели основу так и не побеждённой до конца махины. Зато вскорости сам крушитель неожиданно для себя загремел с пьедестала, чтобы ещё через несколько лет бесславно и тихо навек сравняться с землёй… Не взирая на грустный финал "разоблачителя", такой поворот событий в чём-то, мне кажется, близок по духу к курьёзным и поучительным притчам моего любимого Швейка, народного чешского мудреца…
Потом мы с женой и дочкой часто бывали на Летенском поле уже без нашего гида. Ступали по уцелевшим, навеки вросшим в лужайку плитам, отполированным временем, тысячами подошв и велосипедных шин, ветром, дождём и снегом, непременно стояли какое-то время на смотровой площадке. Представляли себе уникальный памятник, говорили о разных превратностях и истории, и человеческих судеб, о самоубийстве автора взорванного мемориала архитектора Отакара Швеца… Думали и о том, возвратится ли снова когда-нибудь Сталин на это место, поскольку знали уже и в Праге, и во всей полюбившейся нам Чехословакии немало людей, хранивших такую надежду.
