Сейчас — мой дом зовет, я слышу:
“Очаг твой затухает. Пора седлать коня!”
Перевод с аварского Анатолия Парпары
Егише Чаренц “СПАСАЙТЕ МИР, ЧТО СОЛНЕЧЕН И СВЕТЕЛ...”
В этом году — 100 лет со дня его рождения и 60 лет — со дня смерти. Поэзия ЧАРЕНЦА — великого поэта Армении — принадлежит всему миру, она обращена ко всем “дальним близким людям, солнцам и мирам”. Любящий сын своей земли, древней и прекрасной Наири, он через чуткое, трепетное сердце пропустил все ее горести и беды, трагедию геноцида 1915 года, поставившую армянский народ на грань физического уничтожения. Он был страстным поэтом борьбы за освобождение родины, он был дыханием своего времени, его провидцем. Единственный путь спасения Армении Чаренц пророчески видел в братском союзе с Россией. Поэтому был вдохновенным певцом дружбы армянского и русского народов.
Чаренц шел своим собственным, неповторимым путем. Он был велик и в революционной поэзии, и в тонкой лирике, и в прозе, и в философии искусства.
Сегодня мы предлагаем читателям новые переводы Игоря ЛЯПИНА лирических стихотворений Егише ЧАРЕНЦА — классика армянской литературы, человека тяжелой судьбы, полной личного драматизма.
* * *
Чудес немало в мире происходит.
Вдруг, не касаясь окон и дверей,
К нам тишина волшебная приводит
Безмолвных и невиданных гостей.
Ни образа, ни имени, ни слова.
К добру ли это? К радости, к беде?
Когда пришли? Куда исчезнут снова?
Нет объяснений этому нигде.
Но в час, когда печально вспоминаем
Вчерашний день, вот в этот самый час
Мы с грустью безысходной понимаем,
Что кто-то навсегда ушел от нас.
* * *
Печальнее бумажного цветка,
Как старого рояля звук иссохший,
Как пыльная картина с чердака,
Как зеркальце красавицы усопшей,
Глядит моя душа на этот мир,
И мучается, и не понимает:
Как свет его высокий ни на миг
Страдания ее не унимает?
* * *
Когда я вижу тени Ваших глаз,
Прозрачность пальцев, что стеклом застыла,
И отблеск света на щеках у Вас
Доселе неизвестного светила,
Я сердцем ощущаю гамму чувств,
Не высказанных Вашей легкой шалью,
И плавных складок платья слышу грусть,
И долгий вздох, разлитый по роялю,
И скуку, что впитал остывший чай,
В блистающем стакане задремавший,
И сердце изводящую печаль
От факельных огней в квартире Вашей.
ПРОЩАЛЬНЫЕ СЛОВА
В моих глазах сто раз погашен май,
Сто звезд в больной душе моей остыло.
Но в час прощальный да не проклинай
Ты жизнь мою. И не смотри уныло.
Внезапно оборвется эта нить.
И рухнет все, что свято, что не свято
В моей судьбе. А песня будет жить,
Как будто не моя она, а чья-то.
Как свет в тярсину, жизнь моя уйдет,
Природа долг с достоинством исполнит.
И тот, кто эту песню запоет,
Увидишь, обо мне-то и не вспомнит.
Я наполнял тобою каждый стих,
В них грусть твоя, твои улыбки пели.
В них горечь крыльев трепетных моих,
Что так тебя обнять и не сумели.
Мой мглистый вечер — здесь, хоть он не зван.
Как превозмочь предчувствие разлуки?
Как выпить предназначенный стакан,
Чтоб ни душа не дрогнула, ни руки?
Все гуще мрак, все тягостнее мгла,
Глаза в глаза прощально отразились.
Не прокляни же эти два крыла,
Они в тоске всю жизнь к тебе стремились.
* * *
Кто встретится на жизненном пути,
Таком нелегком и таком недолгом?
Кто скажет: — Здравствуй! — с радостью в груди
И озарится дружеским восторгом?
Кто поцелует, нежностью дыша?
Кто зарыдает горько надо мною?
Я чувствую, что в мире есть душа,
Живущая моей тоской и болью.
Мне чудится порой, что голос мой,
Мой каждый нерв и все мои страданья —
Лишь отголосок той души живой,
Блуждающей в просторах мирозданья.
Я будто растворен в ее мечте,
И все, что есть в ней, — только оглашаю,
А мнится мне в житейской суете,
Что я свои терзанья выражаю.
Привет тебе, далекий брат и друг,
Неведомый, но понятый заране!
Пусть сердца моего надрывный стук
Прорвется к вам, грядущие земляне.
Он вырвется из нашей кутерьмы
Свидетелем тревоги многоликой.
Я улыбаюсь вам — ушедшей тьмы
Сердечною и мудрою улыбкой.
ПОЭТ
Зло для меня — становится добром,
Обыденность приносит чудо-грезы.
В глазах все краски мира — как в ночном
Бездонном небе огненные звезды.
Бродяжьи песни, звонкий бег карет,
Круженье улиц — все на сердце ляжет
И превратится в дивный полубред,
Которого душа поэта жаждет.
Целую губы женщины. И что ж?
Пусть тысяча мужчин ей были любы,
Я чувствую ее святую дрожь
И девственно трепещущие губы.
Да, путь поэта неисповедим.
Вам кажется, что он бесцельно бродит,
А он душой летит к мирам другим,
Но и у звезд покоя не находит.
Его глаза печальны и чисты.
Целуя губы женщины случайной,
Он в то же время видит тень сестры
И молится на этот образ дальний.
Что миру песня грез его и мук,
Рожденная в томленье безрассудном?
Но в смертный час он улыбнется вдруг
И скажет: — Жизнь, каким была ты чудом!..
ВЕТЕР
Порыв,
Опять порыв.
Протяжный крик — бредов.
Мир безобразен, темен, беспросветен...
И табунами желтых скакунов
Несется по земле осенний ветер.
Порыв,
Опять порыв —
Осенняя беда.
Клубится пыль, взлетают к небу смерчи,
Как будто ошалевшие стада
От ужаса несутся прямо к смерти.
Порыв,
Опять порыв.
Осенний город — мертв.
На всем беды, не всем несчастья признак.
И если вдруг прохожий промелькнет,
