Герман Виноградов
Леша Тегин чем интересен – он как черный дрозд. Сам не сочиняет ничего, но все время пытается исполнить чужие произведения лучше, чем те, кто их сочинил. Или создает реконструкцию такую, которая была бы мощней. То есть если он тибетские мантры поет, то поет ниже монахов, у него все мощнее звучит. Если Swans – то громче и больше экспрессии. Если он рисует, играет… В общем, все он хочет то же самое, только берет образец, но делает его лучше. Такая вот, в принципе постмодернистско-китайская у него идея. У черного дрозда – у птицы – у него нет своей песни. Он все время имитирует всех. Он великий имитатор. Вот Леша тоже такой.
Алексей Тегин
“Африканец”, Сережа Бугаев, притащил кассету Swans, которую они ему подарили. Я ее послушал – о, какой у ребят подход классный. То есть звук в чистом виде идет и оттуда голос, который типа выныривает, что-то пытается и опять гаснет в этом шуме. Что там пел Джира? Мантры. Там есть текст – но он почти ничего не значит. Очень часто он начинает циклить одно слово как мантру с разными интонациями, что похоже на вуду, на заклинания… То есть это некая форма шаманизма. А шаманизм, как известно, работает с энергиями достаточно инфернальными и, в общем-то, этот мир воспринимает только как какую-то переводную картинку. Мне это очень нравится. И соответственно, звуки, которые из этого инфернального мира как бы ты достаешь… Это уже потом их назвали “индастриал”. Видимо, потому что на предприятиях подобные звуки слышны – там, работа станков, еще что-то. Разгрузки-погрузки, бетономешалки. То есть звук есть, человек его произвел. Но он не музыкальный. И это не природный шум.
Артемий Троицкий
До некоторой степени к индастриалу можно было отнести Курехина, но, конечно, только в отдельных его проявлениях: на некоторых представлениях “Поп-механики” случались эпизоды, музыкальные фрагменты такого рода. Если говорить уже о людях, которые осознанно этим занимались, то это, конечно, Леша Тегин – я даже сам с ним играл, причем довольно долго и, как правило, непубличным образом. И еще один наш индустриальщик, как я считаю, очень недооцененный, – это Герман Виноградов. Он не из музыкальной тусовки, он художник, который устраивал перформансы с огнем, водой, металлом и так далее. Поначалу они воспринимались скорее как визуальные, однако Герман их записывал, и потом, слушая это, я просто поражался, до чего же там интересные звуки.
Герман Виноградов
Я как архитектор проектировал здания и работал, когда еще был студентом, – и делал макеты не только из картона, но и из стали и металлов. А архитектурное мышление – оно тотальное. Оно и художественное, и техническое, и математическое, и объемно-пространственное, и так далее. А потом у меня появилась мастерская – “Детский сад”. И тут началось. Работа дворником открыла пространство свалок, и оттуда появились предметы. Потом в какой-то момент меня осенило, что, чтобы трубка зазвучала, нужно, чтобы она не была зажата. Грязную трубку я нашел на улице, пнул ее, она летит – поет. Я взял, постучал – но она не звучит, когда она в руке, когда держишь ее. А когда летит – поет. И это в принципе к индастриал-культуре это не имеет отношения. Это, наоборот, освобождение материала, перевод его в другую сферу. То есть из грубой материи он становится источником совершенно свободных вибраций. Рокеры по металлу тупо долбят, стоят и долбят по листу. Это предельная тупизна. Так что о существовании индастриала я понятия не имел. Это было свойство души, просто появилась возможность – и я стал это делать. Во мне это заложено просто. У меня в генах линия священников есть, линия математиков и линия металлургов. И философов. Вот оно все и свелось. Плюс склонность к ритуальному оформлению реальности вокруг себя. Тогда я чувствую себя комфортнее. Любое пространство, в котором я нахожусь, должно быть, грубо говоря, храмовым.
Алексей Тегин
У меня была база концертно-репетиционная под садом “Эрмитаж”. Кафельная такая комната, метров сто, где стояло три киловатта усиления лампового, еще больше даже, наверное… И две ударные установки, семплер, какое-то железо – все это я натаскал. И я там, например, развлекался – в час ночи я приходил, садился за барабаны, хватал вот эту вот гитару сраную – и на полную громкость штырил. Туда приходили люди – девочки – тоже очень любили. Они садились напротив колонок, раздвигали ноги, значит, и туда эти три киловатта мы им запихивали, что им очень нравилось.
Александр Кондуков
За исключением “Собак Табака” наша индустриальная сцена 90-х мне казалась наивной и смешной – все драли у Ministry, Revolting Cocks и Coil. Выделялась еще группа Reutoff. Она не была ни на кого похожа, и я знал массу бытовых историй человеческого мракобесия, с ними связанного. Чего стоили только рассказы моего друга Сереги (он ими занимался и подгонял мне диски) о выездах на базу, расположенную в промзоне подмосковного Реутова, которая по всем параметрам походила на раздутый до раблезианских масштабов русский черный вигвам. Многодневные выматывающие пьянки в экстазе самоотречения даже визуально делали этих людей идеальными имперсонаторами русского индустриального человека – с тяжелым взглядом исподлобья, бесформенным лицом и всепонимающей улыбочкой василиска. Мне до сих пор они кажутся самыми инфернальными и талантливыми из русской индустриальной и околоиндустриальной кодлы, хотя порой слушать их совершенно невыносимо. Это идеальное соотношение задач в музыке и ее фактического звучания. Прочие увлекавшие меня группы типа Nine Inch Nails использовать как источники вдохновения русским командам было явно сложно в силу ограниченного технического арсенала, отсутствия нужных качеств у вокалистов и просто обычной зажатости – не все же жили в мире гиньольного театра и не все внятно представляли, как себя нужно вести на сцене.
* * *
“Собаки Табака” – очень типичная для московского индустриального подполья история и одновременно едва ли не самый яркий его эпизод. Да, они начинали не с нуля: после “Кронера” у них был опыт и записей, и гастролей, их знали в тусовке, им было где репетировать и выступать, в конце концов, они попросту жили в Москве. Тем не менее их перевоплощение по сути было шагом в никуда – вполне себе в духе времени, бывшего эпохой радикальных, но не всегда понятных перемен. “Собаки” променяли пусть локальную и скоропортящуюся, но все же популярность “Кронера” на полную неизвестность. Игру по правилам на игру без правил, выверенные пулеметные партии на зашкаливающий шум низких частот. Они не были первопроходцами (в их музыке можно расслышать всех от ранних Swans до Nine Inch Nails), но шли в ногу со временем. Во всех смыслах – “Собаки Табака” разом звучали в духе общемировых тенденций, и по духу, по энергетике резонировали с суровой и отчаянной действительностью российских 90-х. По большому счету история “Собак Табака” и их окружения – это не про музыку, но про образ жизни, поведения; про потайную культуру, которая могла появиться только в 90-х – и только в Москве.
Алексей “Прохор” Мостиев
Поначалу я увлекался новой волной, электропопом, металлом, гранжем… Доставалось все это в основном через студии звукозаписи и пиратские польские кассеты. Потом появилась передача Игоря Лобунца на “Эхе Москвы”, где он ретранслировал немецкую независимую радиостанцию “Радио ‘Марабу’”. Именно тогда я впервые услышал Front 242, Laibach, Ministry и через эти шлюзы с головой ушел в индустриальную культуру. На тот момент это было нечто новое и экспериментальное; оно тянуло к себе как магнит. В моей жизни появилась “Горбушка”, я проводил там все свое свободное время – дошло даже до того, что устроился продавцом дисков. Количество музыки стало зашкаливать, все заработанные деньги я спускал на компакты. Году в 95-м решил купить себе электрогитару, и мы с моим другом Борей Акимовым, который тогда обучался игре на ударных, создали нашу первую группу. Причем, несмотря на весь музыкальный багаж, начали мы с банального металла. У нас были все атрибуты стиля – длинные волосы, черная одежда и так далее. Длилось все это около года, пока судьба не столкнула меня с Робертом Остролуцким, Володей Епифанцевым и Алексеем Тегиным.
Виктор “Пузо” Буравкин
У меня все началось с альбома Einsturzende Neubauten “Collaps”, который мне притащил приятель. Потом был “Psalm 69” Ministry, он тогда только вышел. Потом услышал SPK. В общем, обслушался старой индустриальной волны и так вошел в этот волшебный мир. Причем по клубам я не ходил, потому что денег не было, на дворе был 93-й год. Так что я был совершенно не в курсе того, что у нас с музыкой происходило. Зато мы с приятелем сразу же сколотили индустриальный дуэт. Залезли на крышу моего дома, где очень много всяких железок валялось, приволокли их в квартиру и при помощи двух дек, убогих мини-микшеров и отечественных ревербераторов все эти наши полуимпровизационные зарубы сразу же стали записывать.
