Поэтому точка зрения ученых, считающих, что неандерталец ничего по большому счету не делал, а если и делал, то случайно и через пень-колоду, то есть руководствовался в своих поступках элементарной инстинктивной программой, имеет полное право на существование. Отечественный этолог В.Р. Дольник, в полной мере разделяющий такой подход, имеет все основания для скепсиса. Захоронения себе подобных, с его точки зрения, ни о чем не говорят, поскольку очень многие животные заботятся о трупах своих сородичей. Объяснение феномена, который почему-то считается сугубо человеческим, лежит на поверхности. Преследуются две совершенно элементарные задачи: во-первых, трупы имеют тенденцию разлагаться, что отнюдь не способствует эпидемиологическому благополучию социума, а во-вторых, они приманивают хищников-трупоедов, что вполне может создать противостояние совсем нежелательного свойства. Так что если мы предположим, что в основе поведения древних людей лежали банальные гигиенические проблемы, то будем весьма недалеки от истины. Ритуальный характер трупоположения опять же ничего не доказывает: хорошо известно, что рыжие лесные муравьи сносят своих умерших товарищей на импровизированные кладбища, строго соблюдая при этом жесткий ритуал. Муравей несет своего безвременно павшего брата вполне определенным образом, старательно удерживая его в точности над своей головой.
Что касается орудийной деятельности палеоантропов, то она не претерпела существенных изменений со времен неуклюжих попыток человека умелого. В ту далекую эпоху, отстоящую от нашего времени на 2 (а то и на 3) миллиона лет, наш гипотетический предок умел самую малость: оббить осколок кварца таким образом, чтобы получить острый режущий край. Башковитые неандертальцы не сильно преуспели на этом поприще — они всего лишь несколько усовершенствовали прежние образцы. Технологическая революция разразилась в верхнем палеолите, когда люди современного типа, вытеснившие неандертальцев, догадались превратить сомнительные мустьерские поделки в совершенные орудия, положив тем самым начало неограниченной экспансии Homo sapiens. Изделия неандертальцев (даже самых прогрессивных) стали с тех пор представлять лишь сугубо исторический интерес. Ученые сразу же разделились на два лагеря: одни стали настаивать на преемственности, связывающей Мустье и Ориньяк, а другие заговорили о работе врожденных инстинктивных программ, не имеющих ничего общего с по-настоящему разумным поведением. Среди скептиков оказалось довольно много этологов, в том числе и замечательный В.Р. Дольник.
Но чтобы разобраться в аргументации Дольника, начать придется издалека — с набившей оскомину байки о Пчеле и Архитекторе. Ее мораль незамысловата: животные изготавливают свои орудия и строят жилища, повинуясь инстинктивной программе, не зная заранее, что получится, а человек, прежде чем соорудить самый примитивный шалаш или обтесать непослушный камень, должен все это сначала проделать у себя в голове. Человек действует, опираясь на разум и строя план.
Слово «инстинкт» употребляется в быту как символ всего самого дурного и низменного в человеке. То есть венец творения не должен подчиняться темным голосам подсознания, не подобает ему это. Но биологи и этологи (специалисты, занятые изучением поведения животных) рассматривают инстинкты иначе. Под ними понимаются просто врожденные программы поведения. Даже первокласснику ясно, что компьютер, не снабженный программами, — всего лишь бесполезная груда железа. Так и головной мозг, чтобы начать функционировать, должен иметь некоторый набор специфических программ: как узнавать задачи и как их решать, как учиться и чему учиться. Любое животное (и человек здесь не исключение) появляется на свет с большим набором очень сложных и тонких разнообразных программ, которые передаются по наследству из поколения в поколение. Естественный отбор их непрерывно тасует и комбинирует. Неудачные программы безжалостно выбраковываются, удачные — получают путевку в жизнь. Эволюция сурова: она не знает снисхождения, она предельно несентиментальна, и лестница живых существ, протянувшаяся из прошлого в будущее, полна гекатомбами невинных жертв. Это неудачники, не сумевшие приспособиться; их программы оказались недостаточно совершенными, и поэтому равнодушная природа без сожаления указала им на дверь.
Теперь вернемся к басне о Пчеле и Архитекторе. Вышеприведенная трактовка предполагает безусловный водораздел: инстинктивное поведение животных и рассудочное — человека. Этология на этих кабинетных теориях поставила жирный крест. Оказалось, что даже полностью инстинктивные программы по-своему не заперты для индивидуальных открытий.
Аисты по своей врожденной программе ищут для постройки гнезда сломанное бурей дерево. Когда появились высокие кирпичные трубы, программа по ошибке принимала их за сломанное дерево, и некоторые аисты стали вить гнезда на трубах. Дальше — больше: их дети, запечатлев, на чем помещалось родительское гнездо, уже вовсю пользовались трубами. В наши дни аисты «открыли», что опоры линий электропередачи тоже замечательно подходят для этой цели.
Можно привести пример инстинктивного поведения подлинно высокого класса, когда животное совмещает части двух разных программ, в обычной жизни никак не связанных. Те, кто держал дома неразлучников (это вид попугаев), знают, что эти птицы, находясь в естественных условиях, выстилают гнездо длинными листьями травы — в соответствии с программой, которая содержит в себе подходящий для строительства гнезда образ травы. Оказавшись в неволе, неразлучники поступают так: из обыкновенной бумаги они нарезают клювом ровные длинные полоски (необходимо заметить, что программа надкусывания и нарезания тоже врожденная, но она, что называется, совсем из другой оперы). Если не знать о существовании врожденных программ, то действия неразлучников можно принять за совершенно разумные.
Еще более впечатляет поведение больших синиц. (Эта история хрестоматийна, она вошла чуть ли не в каждый учебник по зоологии.) Около 50 лет назад большие синицы в Англии научились выковыривать картонные затычки из бутылок с молоком, которые было принято оставлять при входе в дом. Самое удивительное заключалось в том, что скоро (правильнее сказать — со скоростью распространения такой информации по миру) точно такой же прием стал обнаруживаться у синиц и в других странах. С тех пор синицы уверенно соревнуются с людьми в сфере пищевых технологий: когда появились пробки из фольги, птицы тут же научились их легко открывать; когда молоко спряталось в коробки, синицы быстро приноровились вскрывать коробки самых замысловатых форм; когда молоко начали упаковывать в непрозрачные пластиковые емкости — быстро нашли управу и на них. Птицы поняли, что молоко — штука очень хитрая, умеющая менять обличия и изощренно прятаться. Однако они, синицы, тоже не лыком шиты: у них всегда достанет изобретательности решить задачу, которая только на первый взгляд кажется неразрешимой. Это пример по-настоящему творческого подхода: отбор изначально предполагал приемы успешной ловли насекомых, но когда оказалось, что «диапазон приемлемости» можно легко расширить, птицы не преминули этим воспользоваться.
Не менее удивительны бобры — одновременно превосходные дровосеки и плотники, землекопы, гидростроители и гидрологи. Умело выявив все наземные и подземные стоки на маленьком лесном ручейке и надежно их перекрыв, как заправские инженеры-гидротехники, бобры создают обширное водное зеркало, питаемое разветвленной сетью искусно оборудованных каналов. Ни сложный рельеф местности, ни песчаный или глинистый грунт не являются помехой для этих впечатляющих гидросооружений. Специалисты, которым довелось познакомиться с планами бобровой мелиорации, в один голос говорят, что в каждом конкретном случае было найдено нетривиальное и оптимальное для данных условий решение, требующее не только немалых знаний (их дает инстинктивная программа), но и глубоких творческих раздумий при поиске лучшего варианта среди многих возможных.
Инстинктивная основа поведения животных очень часто настолько поддержана комбинированием, памятью, научением и подражанием, что о слепом следовании примитивной программе говорить не приходится. В естественных условиях интеллект, сознание или разум — называть это можно как угодно — не противостоит инстинкту, а сотрудничает с ним. Это справедливо и в отношении наших далеких предков, которые были не беднее инстинктами, чем любые другие животные. Множество инстинктов, которые унаследовал человек, не только не успели разрушиться, но, более того, они не исчезнут никогда. По одной очень простой причине: потому что они до сих пор нужны, потому что они по-прежнему исправно служат потребностям вида, составляя фундамент новой, рассудочной деятельности. Эта последняя развивалась не на пустом месте, а отталкивалась от врожденных программ.
