— А уехать из страны?
— Парадоксально, но и об этом почти не думал, хотя никогда не осуждал выбравших путь эмиграции. Кто-то покидал Родину с надеждой, другие ехали от отчаяния, третьи бросали вызов себе и обстоятельствам. Поэтому проводы тоже бывали и радостными, и грустными, больше похожими на похороны. Иногда я даже завидовал тем, кто решился на столь отчаянный шаг, но всегда понимал, что сам никуда не уеду. Чувствовал себя рожденным на этой земле и долженствующим сделать что-то полезное именно здесь… Потом стал ездить по миру, открыл для себя множество замечательных мест, но так и не нашел ответ на вопрос, где хотел и мог бы жить, кроме России. Да, пожалуй, нигде. При всей ужасности того, что наблюдал и порой наблюдаю вокруг…
Сибирь для меня родная земля, русский Север, Поволжье... Везде чувствую себя хорошо, как дома. Нигде не смогу заниматься театром так, как здесь. Хотя есть очень много предложений из-за рубежа, не хочется. Во-первых, чужой язык, во-вторых, совершенно иное устройство театра… Первый раз в Париж я попал, кажется, в 1977 году. Это было настоящим чудом! Меня включили в группу молодых актеров и режиссеров для туристической поездки. Путевки нам продали с большой скидкой, и все равно я собирал деньги по друзьям и знакомым. До сих пор помню, кто и сколько одолжил. Я долго не верил, что выпустят из страны, поскольку перед этим мои поездки дважды зарубали. Сначала должен был лететь с ТЮЗом на гастроли в Англию. Самолет в девять утра, а накануне в одиннадцать вечера мне сообщают: остаешься дома. Ребята потом привезли в качестве сувенира табличку из забронированного для меня номера в отеле. На ней было написано Lev Dodin... Через какое-то время планировался очередной выезд, и меня снова высадили в последний момент. Словом, мысленно я смирился, поэтому к Франции готовился, но внутренне настраивался на худшее. Даже чемодан не собирал до последнего момента, чтобы не выглядеть дураком. Студентам своим в Театральном институте сказал, что еду по делам в Москву.
Делегацию отъезжающих собрали в Министерстве культуры, вручили заграничные паспорта, полтора часа инструктировали, рассказывая, какая честь нам оказана и как следует себя вести с иностранцами. Я смотрел на визу и продолжал не верить в чудо. Мы приехали в аэропорт, прошли таможню, пограничный контроль... Я все озирался по сторонам, ждал, когда же меня остановят. И тут объявили задержку рейса. В мозгу мелькнуло: «Ну вот! Что и требовалось доказать!» Я посмотрел на попутчиков и понял, что примерно у половины нашей компании было такое же настроение. Мы дружно пошли в ресторан, расположенный в зоне вылета, и крепко выпили. Как только все набрались, позвали на посадку. Лишь в момент, когда шасси самолета оторвались от взлетной полосы, я понял, что лечу во Францию! Поездка была замечательная — Париж, берега Луары, Версаль… И вот возвращаюсь в Москву. Рейс был вечерний, поэтому остался переночевать у приятеля. Звоню в Ленинград, чтобы сказать маме: я вернулся, все в порядке. Она берет трубку и начинает спрашивать: «Лева, это ты? Ты в Москве?» Я ничего не понимаю и раз за разом повторяю: «Да, мама, я прилетел, все хорошо…» Понадобилось минуты три, чтобы объяснить, казалось, очевидное. И только через несколько дней, когда я уже был в Питере, мама призналась, что не ожидала моего возвращения, она не сомневалась: я останусь во Франции, использую единственный шанс. Действительно, я не имел постоянной работы, часто сидел без денег, числился гонимым, но мне и в голову не приходило бежать на Запад…
Когда в августе 91-го случился путч, мама позвонила в театр и стала кричать в трубку: «Лева, ну почему ты не слушал моих советов? Сколько лет твержу, что отсюда надо уезжать!» Нет, для меня вопрос так не стоял. Я очень упрямый, люблю то, что люблю, хочу то, что хочу, и не согласен на другое…
Продолжение следует.
Померещилось / Искусство и культура / Художественный дневник / Кино
Померещилось
/ Искусство и культура / Художественный дневник / Кино
В прокате итальянская лента «Присутствие великолепия»
Пышность итальянского языка причудлива, поэтому название фильма Magnifica presenza по-русски звучит, будто сделанное гугл-переводом. Возможно, было бы грамотнее «Великолепное присутствие», но и оно ничего не проясняет в картине Ферзана Озпетека, турка, уехавшего в юности в Италию учиться да так и оставшегося на новой родине. Сам автор рассказывает, что вдохновил его на эту историю странный случай с одним другом, который, сняв красивый особняк в Риме, однажды увидел, как в телевизоре мелькнули женщина и девушка. Проведя расследование, арендатор узнал, что во время войны мать и дочь выбросились здесь из окна, испугавшись бомбежек. Насколько я понимаю, вот этот волнующий момент контакта с другой реальностью Озпетек и назвал «присутствием великолепия».
Впрочем, герою фильма, простоватому застенчивому парню Пьетро (Элио Джермано), поначалу видения, посещающие его, не кажутся великолепными. Он приехал из провинции в Рим, чтобы попытаться стать актером. С помощью бойкой троюродной кузины Марии из разряда «седьмая вода на киселе» (Паола Миначчони) он снимает изумительную старинную квартиру с балконом в сад за сущие гроши. Что-то тут не так, и какая-то заплаканная девица забирает свои вещи. Но отказаться от такой прелести невозможно. Пьетро ходит на кастинги, ночами работает в пекарне, мается по какому-то Массимо и с наслаждением падает на огромную кровать. Но раз ему что-то мерещится в зеркале, потом на подушке рядом останется вмятина от невидимки, и вот уже покой нарушен — Пьетро крадется по квартире с крестом, сложенным из двух веток, шарахаясь от собственной тени. И однажды возникшие ниоткуда люди, одетые по моде прошлого века, в гриме, с накрашенными глазами, спросят его, почему он так невежлив с ребенком: их восемь, включая пухлого подростка. Вот только кроме Пьетро их никто не видит.
Конечно, все это случалось в кино не раз. Вспоминаются «Призраки Рима», где Марчелло Мастроянни продавал дом со всеми ушедшими в мир иной предками, «Призраки» Эдуардо де Филиппо, «Джульетта и духи» Феллини, да те же «Другие» Аменабара или «Возвращение» Альмодовара. Озпетек не отказывается ни от одной из традиций, связанных с этим сюжетом, включая триллер и драму, но предпочитает сентиментально-эксцентричную комедию. И правильно — это его жанр. Одинокий Пьетро, никому не интересный, кроме неинтересных ему самому двух перезревших девушек из кафе, возможно, просто нафантазировал все это. Ведь его призраки — актеры из некой труппы, игравшей в Риме в 1943-м. В небольших флэш-бэках в фильме появляется легкий отзвук тарантиновских «Бесславных ублюдков» — актеры-подпольщики, пожар в театре, предательница-прима и т. п. Но главное — то, как взрослый инфантил-неудачник, знаковый герой наших дней, обретает именно в призраках прошлого семью, готовую с ним играть.
Странно, конечно, что этот фильм прошел мимо больших фестивалей. Его отметил только ММКФ призом зрительских симпатий. Элио Джермано, лауреат Канн-2010 за «Нашу жизнь», актер большого обаяния. У Озпетека прекрасная режиссерская репутация, начатая еще его дебютным «Хамамом» в Канне. Он неоднократный номинант на национальную итальянскую премию David di Donatello. Плюс благодаря тому, что герои его картин всегда геи, он безусловный культурный герой весьма мощного сообщества. Видимо, слишком очевидный зрительский потенциал фильмов Озпетека (бокс-офис в Италии колеблется от почти 12 миллионов евро у «Окна напротив» до более трех миллионов у «Присутствия великолепия») выбивает его из фестивальной обоймы. А вне ее, увы, фильмы, которые принято причислять к арт-мейнстриму, трудно идентифицировать для зрителей. Ну вот и про «Присутствие великолепия» можно только сказать — хорошее кино.
Игра в солдатиков / Искусство и культура / Художественный дневник / Выставки
Игра в солдатиков
/ Искусство и культура / Художественный дневник / Выставки
Проект Гриши Брускина «Время «Ч» в московском Мультимедиа Арт Музее
Буквально все статьи об известном русско-американском художнике Грише Брускине, называющие его «русским нонконформистом», начинаются упоминанием о продаже его работы на торгах Sotheby's в 1988 году. Картина «Фундаментальный лексикон», выставленная за 18 000 фунтов стерлингов, ушла с молотка по головокружительной, невообразимой цене в 220 000 фунтов. Почти полмиллиона долларов! Деньги, конечно, тогда украли советские посреднические фирмы. Но Брускин это легко пережил. Главное, что в его лице состоялась не только моральная, но и финансовая победа русского нонконформистского искусства над своими официозными соперниками — академическим реализмом и «суровым стилем». Отныне именно альтернативное, «другое» искусство стало считаться стержнем подлинной советско-русской художественной культуры.
