Императору: ура!
Он – Юпитер, он – кондитер,
Он испёк чудесный Питер,
Что на краешке стола
Во главе стоит угла!
Режьте, гости! Мой дружочек,
Съешьте лакомый кусочек!
Мы готовим и про Вас
Императорский указ!
Мы присвистнем молодецки,
Мы Вам крикнем по-немецки:
От ревнителей пера
Императору: ура!
В ОТЕЧЕСКОМ СКИТУ
Всё понимая, всё умея,
Художник выстрадал мечту
И "Отрока Варфоломея"
Взрастил в отеческом скиту.
Свет стародавнего сказанья
В виденье запечатлено.
Столь искупительно рыданье,
Сколь позволительно оно.
Осенний лес, родная речка,
Старик, с небес сошедший днесь…
И неуместная уздечка
Как никогда уместна здесь.
Так упоительно и пусто,
Что виден ангел над скитом!
И зелена одна капуста
В сказанье этом золотом…
***
В изобилье колбасы и сладости,
Чистота берегов у реки.
Уплетаю немецкие радости
на халяву за обе щеки.
А в российском дымящемся космосе,
где своё отсидел, отходил,
НА-ДО-Е-ЛО! Спасибо же, Господи! –
всё же спас, накормил, напоил.
Я не знаю, как в Хайфе иль Бостоне,
всё понять – уж давно нету сил.
Но прости эти ложки и простыни,
что вчера на толкучкее схватил.
Житель Орска, Торжка иль Елабуги –
городишки в моче и дерьме,
был бы счастлив жевать этот гамбургер,
что противен неправому мне...
Рождество! Так послал бы мне водочки.
Слишком правильно всё и везде.
И прости эти жалкие шмоточки,
чем разжился я в Красном кресте...
Я готов прошагать это капище,
и удел не покажется мал...
Но назначь-ка мне место на кладбище!
Friedhof* чистенький ты замотал...
*Friedhof – кладбище (нем.)
***
Цвет повыцвел. И съёжился свет.
Божий дар пересох, распылился...
Я устал, промотался, пропился...
До какой нищеты докатился –
ничего, кроме прошлого, нет.
Среди дней, утомительно-тошных,
погружаюсь в судьбы окоём.
Всё копаюсь бессмысленно в прошлом,
всё купаюсь бессмысленно в нём.
Истончились года, обветшали,
покосились, сломались года.
Ничего нет, помимо печали, –
лишь усталость, да боль, да тщета.
Ветерок над Ганновером сонным,
мусорок возле баков шуршит.
Чуждо всё – даже хлеб! даже солнце!
Ни единой родимой души.
Мутной дымкой подёрнулись дали.
Утомило мелькание лет.
Ничего нет, помимо печали.
Даже прошлого, в общем-то, нет.
Под прищуром холодного взгляда
я сникаю, бессилен и нем.
По кругам эмигрантского ада
ухожу, чтобы сгинуть совсем.
***
Ты обесчещен дочиста,
калека из калек,
Отечество и Отчество
потеряны навек.
Отныне – одиночество,
прогорклая судьба.
Без Родины и Отчества
ты не ценней раба...
Так что ж, Моё Высочество,
дела твои плохи:
ни Родины, ни Отчества –
лишь память да стихи...
НОСТАЛЬГИЯ
Какая боль сгустилась по России!
Какая грязь! Какой великий мор!
Ворьё, враньё, глубинное бессилье
и сумасбродный пьяный разговор.
Я здесь любил, здесь стал "плохим" поэтом.
Здесь брат убит... Я это ж получу...
Но чувствую родным похабство это.
Сюда упорно лезу и хочу
Ну а пока в Германии удобной
лечусь, и жру, и жру, набив живот.
И рвусь к земле холодной и голодной
я – полукровка, жидопатриот.
Течёт слеза. И толку нет от крика.
Вся жизнь моя – разлад и благодать –
закат и смерть империи великой,
где доводилось мыслить и страдать.
В ГАННОВЕРСКОМ МУЗЕЕ
Лукас Кранах, Сандро Ботичелли,
Питер Брейгель – вы всё ж не истлели!
Через время – кривое стекло –
поражали, светили и грели,
затыкали души моей щели,
а иначе бы всё утекло.
Смерть, любовь и безумство воспеты...
Изменить эту сторону света –
безнадёжно, как Бога просить...
Можно лишь замахнуться на это –
не понять, но хотя б отразить.
Всё же вы оказались мудрее:
через войны, и мор, и века
задержались в немецком музее,
чтобы действовать наверняка.
И придётся, добравшись до сути,
и понять, и принять, не коря,
что не зря на земле жили люди.
Мы-то зря, да вот эти не зря!
На мадонн, на слепцов-оборванцев,
на детей и собак кутерьму,
на пьянчуг, заблевавших корчму...
всё смотрю – не могу оторваться.
Не могу объяснить почему.
***
Нет, Deutschland мне рассудком не понять,
аршином общим тоже не измерить.
Она мне не любовница, не мать...
Ей благодарен, но не в силах верить.
Всё помню, всё навязло на зубах:
тотальный орднунг и чуть скрытый страх...
Как Гитлер тут возвысился кровавый?
Как Геббельс похозяйничал плюгавый?
Как совместились Бисмарк здесь и Бах?
Как совместились Рильке, Ницше, Гауф?..
Всё, что читал, что слышал – всё враньё.
Германия и лечит, и калечит.
И образ расплывается её
И плавится в огне противоречий,
И не лежит душа к немецкой речи.
***
Средь дымных наваждений суеты,
средь жалких склок и душераздираний
нахлынут умервшлённые мечты
и горько-сладкий яд воспоминаний.
И прядают, качаются кусты,
оставшиеся птицы напевают.
И на ветру рябины полыхают.
Спокойно всё... Но всё перекрывает
незримое дыхание беды.
И хорошо, что скованы уста,
и холод поразил останки лета.
И хорошо, что слишком я устал.
И хорошо, что нету пистолета.
Зачем я здесь? И что это за боль?
И что со мной и с миром происходит?
Мы никогда не свидимся с тобой –
и эта боль вошла и не уходит...
Но как целебны дали за рекой...
Как осень лжёт, ласкается и лечит!..
Когда всё понял, наступил покой.
КОГДА УШЛА НАДЕЖДА, СТАЛО ЛЕГЧЕ.
***
Брови рисованная дужка,
