Сунь-цзы развил основы подрывной тактики, связанной с созданием очагов неповиновения, эффективно использованной Лениным и Троцким, а затем вошедшей в советскую военную доктрину. К пяти категориям Сунь-цзы советские исследователи добавили шестую — агент влияния, роль которого крайне важна.
Вышеприведённые пять категорий агентов заняты сбором и передачей интересной информации. Но разведданные отвечают какому-либо пунктуальному заказу, связанному с проникновением в замыслы врага и т. д. В том же, что касается агентов влияния, то их значение никогда не идёт на убыль. С тактической точки зрения, они составляют так называемую «спящую сеть». Далее, им вовсе не обязательно проникать через линии обороны противника, выкрадывать документы из генштабов или управлений укрепрайонами. Им достаточно вести работу с населением, подрывая его моральное состояние. Иными словами, они служат детонатором, способным взорвать любое государственное территориальное образование — европейское, азиатское или африканское.
Основываясь на этом фундаментальном соображении, можно легко объяснить, почему российские социологи не сумели найти ни одного положительного фактора в истории диссиден-ции. Напомним, что единственным положительным пунктом являлась критика тоталитарного строя «по гуманитарным соображениям». Так как русские и украинские «стихийные инакомыслящие» не подходили, пришлось искать или создавать другую группу — предпочтительно молодого возраста, поддающуюся внешнему управлению из-за рубежа.
Похоже, эта идея стала ключевой в момент проведения процесса Синявского-Даниэля (того самого Синявского, который столь враждебно относился к русскому народу — он, в частности, не гнушался даже такими терминами, как «православный фашизм» и т. д.). Для реализации проекта требовались люди, которые презирали бы свою страну (вспомним: «великая империя, созданная германцами, византийцами и монголами», диссидент А. Амальрик); люди, свободные от всякого патриотизма («какая-то там Родина», диссидент А. Гинзбург); люди, которые бы смотрели на свой народ сверху вниз и т. д.
Кроме того — и здесь-то Гарвардский проект и выдвигался на первый план — надо было, чтобы отобранная группа будущих активистов, выбранных по нескольким критериям (разные инакомыслящие использовали синонимические, по своей сути, понятия: «герметический орден», Алексеева; «сообщество», Гинзбург; «маргиналы», Плющ), были бы более или менее свободны от привязанности к народам своего происхождения (русский, украинский, белорусский и т. д.), потому что великороссийский (или советский) патриотизм, замешанный на опасном европеизме, мог бы тлетворно сказаться на замыслах американского руководителя проекта.
Надо было наделить эту категорию мощным психосоциальным оружием, эффективным и безотказным, снабжённым этикеткой, легко распознаваемой славянскими народами, враждебно относящимися к зарубежным идеям, от которых ничего, кроме интоксикации, то есть впрыскивания социального яда, ждать не приходилось.
Я беседовал с диссидентами, читал и их книги, и о них, перебрал множество источников и понял, что в своём подавляющем большинстве так называемые «диссиденты» не имеют прямого отношения к правозащитному движению и, следовательно, диссидентами считаться никак не могут.
Из восьми кандидатур непосредственно диссидентами можно считать в лучшем случае двух человек.
Другие члены контрольной группы хотя и прошли эмиграцию, тюремное заключение и в той или иной степени преследования, сами себя правозащитниками, равно как и диссидентами, не считают. Или же, напротив, считают себя диссидентами (Е. Соловьев), но отношения к ним на самом деле не имеют, так как не соответствуют базовым критериям (регулярные связи с организацией в активный период борьбы, полевая работа в СССР, координация деятельности с центром, срок заключения в трудовом лагере и т. д.).
Естественно, ни в коей мере эти люди не могут быть признаны общественными деятелями политическим миром России. Скорее всего, речь идёт об эмиграции политико-экономического типа (недовольство общей идеологией страны происхождения, желание выехать и остаться на постоянном месте жительства за границей, экономические причины, толкающие на неопределённо долгое продление своего пребывания за границей после окончания Холодной войны и т. д.).
Основываясь на стандартах, установленных 40 лет назад Женевской конвенцией и статьями Конституции Франции от 24 июня 1973 года, эти шесть человек должны быть признаны политическими беженцами на тех же правах, что, например, курдская или сомалийская диаспора, бегущая из серых зон в стране их происхождения. Ни в коем случае эти люди (и те страты, которые они представляют) не являются политическими деятелями или же группой влияния. Таким образом, их приём и пребывание на французской территории не носят никакой общественный характер, но вполне частный — свойственный любому несчастному, нашедшему убежище. Нередко сама жизнь, единовременный протест толкнули их на тот путь, который закончился окончательным обустройством в чужой стране.
Вторая группа личностей — А. Гинзбург и Л. Плющ — была проанализирована по принципу перекрёстного сравнения ответов (cross-check) и далее, по аналогии со специально отобранным образцом (генерал Аун), никак не связанным с контрольной группой, но тоже зачисленным в диссиденты французскими властями. Выяснилось, что оба деятеля признают себя диссидентами в историческом прошлом, действительно состояли в правозащитном движении, признают свою политическую роль в настоящем — с точки зрения возможности влияния на события (А. Гинзбург через парижскую газету «Русская мысль») или же активными борцами (Л. Плющ).
Ответы на вопросы этих деятелей подверглись сравнению с «контрольным замером» — интервью с генералом (сегодня президентом Ливана) Мишелем Ауном. Любопытно, что, в отличие от него, у этих людей (судя по их ответам) не ощущается исконной связи с землёй их происхождения. Они свободны от всякой сентиментальности по поводу немедленного и окон-нательного возвращения в страну, их породившую. Они считают себя внешними относительно формирования политического общества, проходящего у них на Родине. Они, скорее, более близки узкому кругу уехавших в свое время вместе с ними единомышленников. Они не имеют ни программы, ни политической платформы. В отличие от Мишеля Ауна, за безопасность России и её независимость от чуждого влияния они не борются. Права человека определяются ими в плоскости понятий тоталитарной советской эпохи.
Этот подробный анализ, основанный не на опосредованных письменных источниках, но на прямом контакте с представительной группой, объясняет системное неучастие диссидентов в политической жизни страны происхождения. Мы также получили ответ на вопрос, почему не можем считать этих деятелей лидерами советской эпохи.
В свете вышеизложенного было бы логичным начать большую и серьёзную работу по переосмыслению реальной роли, сыгранной правозащитным движением на последнем этапе жизни СССР. Стоит ли считать этих людей провозвестниками нового порядка или, наоборот, разрушителями родной страны, отобранными иностранными службами и действовавшими — часто не понимая, какова их реальная функция — под западную диктовку?
Этот вопрос чрезвычайно важен, так как позволяет правильно оценить один из ключевых моментов национальной истории, а также выработать системный подход, который должен быть отражён не только в высшей, но и в средней школе, где закладывается фундамент личности будущих поколений российского народа.
Диссиденция как нематериальный метод воздействия на нашу страну продолжает развиваться. И
