Возможно, он держал в памяти двусмысленную речь эмиссара Коминтерна Карла Редека о Лео Шлагетере [117]. Тремя годами ранее Редек восхищался казнённым французами партизаном Лео Шлагетером, который, хотя и был правым, но в борьбе против оккупации Рурской области французами проявил себя как прогрессивный националист. В этом Редек видел возможность для кратковременного сотрудничества.
Правые круги во главе с Эрнстом Графом цу Ревентлов и Артуром Мёллером ван ден Бруком подхватили эти начинания. Для коммунистов это стало лишь кратковременным отклонением от курса, а в лагере правых довольно долго носились с подобными идеями «примирения» национализма и преимущественно левоориентированного «социализма» – но лишь при условии отсутствия контакта с гитлеровским «национал-социализмом». Хотя этот эпизод практически не отразился на сотрудничестве рейхсвера и Красной армии, Шейдеманн в своей речи сделал из него жупел, что в некоторой степени напоминает нынешние дебаты о «третьем пути». «То, что называется модным словом “национал-большевизм”, – это продукт, который больше нигде в мире не мог появиться, кроме как среди наших никак не связанных с политикой обывателей. Явление, само появление которого вызывает усмешку, представляет опасность для народа, который, несмотря на ужасные события, произошедшие с нами, на тяжелое бремя, лёгшее на нас, всё ещё остаётся до определённой степени искренне аполитичным» [118].
Высказав подозрения в адрес коммунистов и, в меньшей степени, правых, Шейдеманн обрушился с критикой на Советский Союз. Подобно коммунистам, видевшим во время Первой мировой войны и Ноябрьской революции в «предателях» социал-демократах гораздо бо́льшую опасность для своей борьбы, чем что-либо иное, социал-демократы могли видеть угрозу в радикальных левых и устроенном ими государстве. «В нас нет ненависти к русским, мы жаждем хороших отношений с Россией, но эти отношения должны быть честными и чистыми. Отношения не честны и не чисты, если Россия проповедует мировую революцию и вооружает рейхсвер» [119]. Несмотря на свои политические амбиции, безусловно, менее внушительные, чем его слова, Шейдеманн, конечно, был прав. «Дамы и господа [коммунистам]! Не считаете ли вы рейхсвер инструментом мировой революции? Нет, ведь вам же – и не только вам, но и в России – известно, что рейхсвер служит для подавления коммунистических восстаний и рьяно к этому стремится. Ведь известно, что рейхсвер злоупотребляет своей силой при подавлении восстаний, и, тем не менее, вы помогаете его вооружать. Это нечестные, нечистые отношения! Тот, кто умудряется одновременно обмениваться братскими поцелуями и с коммунистами, и с офицерами рейхсвера, вызывает подозрения!» [120].
С точки зрения СССР и его левых союзников в Германии, атака Шейдеманна продолжила ту борьбу, которую его партия вела с 1914 года против всех, кто хотел не постепенного реформирования капитализма, а радикального переворота – революции. Жертвой этой борьбы пали как справедливые сомнения социал-демократов и их предостережения, так и понимание Москвой и её союзниками необходимости чётко организованной совместной деятельности с СДПГ ввиду общих ценностей и идеалов. Дальновидный Себастьян Хаффнер считал: «Единственными нарушителями спокойствия были социал-демократы с их вечной русофобией и вечной ориентированностью на Запад. В Германии они представляли угрозу для русских интересов. Они враги России, и потому они стали врагами немецких коммунистов. Баста! Так оно и было до 1933 года» [121].
В последующие годы слова «социал-фашисты» и «красные фашисты» стали ругательством и отражали величайшую ненависть к руководству партий-соперниц и их рядовым членам. Эту ненависть не помогло преодолеть даже спорадическое сотрудничество. Можно ли было, выступив единым фронтом, помешать победе фашизма – вопрос спорный. Однако отсутствие единого фронта и бессмысленные жертвы из числа левых, безусловно, способствовали этой победе. Для того же, чтобы у обеих сторон появилась мысль о возможном единстве, понадобился горький опыт концентрационных лагерей и тюрем.
Вернёмся в декабрь 1926 года, к тому памятному заседанию рейхстага, на котором обсуждалась реакционная деятельность рейхсвера и его странные «друзья», а НСДАП в парламенте представляло незначительное меньшинство. Разоблачения, а скорее намёки, сделанные Шейдеманном в парламенте, правые восприняли негативно, как «предательство страны», а коммунисты – как «материал для зловонной бомбы». Так открыто ни одна из сторон не хотела говорить о своих притязаниях. Усиление рейхсвера или Красной армии одобряли все, за исключением социал-демократов, а раскрытие его причин восприняли как угрозу. Поэтому речь Шейдеманна пропала втуне.
От коммунистической фракции рейхстага высказался Вильгельм Кёнен, который в своей речи проиллюстрировал лицемерие социал-демократов: «Господин Шейдеманн сделал здесь патетическое заявление о серьёзной обеспокоенности за нашу страну, что вынуждает его критиковать рейхсвер. Только посмотрите, по прошествии семи лет у господ появились серьёзные опасения. Какие добрые люди! До сих пор они старательно помогали строить рейхсвер своими силами, силами своего друга [Густава] Носке [СДПГ, народный уполномоченный по делам армии и флота в 1918 г., министр обороны Германии в 1919–1920 гг. и ответственный за подавление коммунистического движения после Ноябрьской революции 1918 г. – Шт. Б.] и [Отто] Гесслера [НДП, министр обороны Германии в 1920–1928 гг. – Шт. Б.]. Год за годом они, как преданные слуги буржуазии, утверждали бюджет, вновь и вновь утверждали жалование господина Гесслера, вновь и вновь отклоняли предложения о вынесении ему вотума недоверия. Когда мы здесь вываливали на них горы материала, они едва слушали. Теперь же они приходят и хотят произвести впечатление сведениями, к которым, как видно из протоколов рейхстага, наши ораторы уже обращались на пяти, шести, семи различных заседаниях. Семь лет спустя у них появились опасения, и они решили разыграть из себя борцов за республиканизацию рейхсвера. Если продолжить молчать, говорит господин Шейдеманн (и тут мы приближаемся к сути дела), тогда политика, ориентированная на запад, станет невозможна. Это не случайность. В газете «Manchester Guardian» появились статьи [о сотрудничестве рейхсвера и Красной армии – Шт. Б.], написанные для целей английской пропаганды по сведениям, полученным от социал-демократов» [122]. Кёнен не стал сам раскрывать факты, подтверждающие сотрудничество с Западом, в котором обвинялась СДПГ, и вызвал другого свидетеля, ещё одного бывшего рейхсканцлера, свёдшего с Шейдеманном счёты. «Информацию, которую раскрыл нам господин Вирт, следует дополнить тем фактом, что во время переговоров [1922 г. – Шт. Б.], на которые, видимо, ссылался господин Шейдеманн, в правительстве Вирта заседали и социал-демократы. (Совершенно точно! Вместе с коммунистами)» [123].
Йозеф Вирт, как лицо, ответственное за Рапалльский договор, а также за развитие экономики и вооружения, разъяснил замысел, приведший к заключению рапалльских договорённостей, и указал на исторические причины, к этому заключению приведшие: политическая изоляция Германии, гнетущие условия Версальского договора и, не в последнюю очередь, возрождение польской государственности, воспринимаемое как угроза. Польша, собиравшая свои земли и свой народ, казалась Германии опасной и рассматривалась как цель возможной войны. Но наполовину разоружённый Берлин не смог бы в то
