Параллельно с Россией в 1918-19 гг. советская власть, хоть и ненадолго, победила в Венгрии. И там происходила та же самая вакханалия крови и разрушения.
Потрясение, которое испытывают люди, особенно простые, когда рушится что-то нерушимое, имеет чудовищную силу. Это все равно, что выдернуть у человека землю из-под ног. Тогда уже все можно. Присяга утратила силу, царя (или короля) нет, Бога нет — нет и тормозов. Это не просто пересказ рассуждений Достоевского (который, правда, изучал опыт Французской революции). Это, как ни печально, истина.
Обвал политической незыблемости влечет за собой последствия на всех уровнях бытия. Крушение веры — одно из самых его важных последствий. Но говорить на основании случившегося в 1917-м, будто вера в России была к тому времени уже внутренне опустошена, нет оснований, хотя она уже не была верой времен Федора Иоанновича или Алексея Михайловича. Это большая тема, не терпящая поверхностного разговора, так что не будем сейчас в нее углубляться. Но достаточно, повторюсь, такого художественного свидетельства, как «Лето Господне» Ивана Шмелева, чтобы не принять всерьез утверждение об упадке веры в России начала века.
Понять глубину крушения внутреннего мира русского народа в результате событий 1917 года можно лишь воссоздав этот внутренний мир, что мы и пытаемся сейчас сделать.
Чувство общерусского единства
Еще одна важная отличительная черта круга убеждений человека того времени — его чувство единства русского народа. Сейчас даже вполне интеллигентные люди готовы верить, будто и тогда были малороссы (дескать, не говорили «украинцы» , говорили «малороссы» , но это были украинцы), были белорусы и были собственно русские — то есть, все обстояло как сегодня. На самом деле, украинская идея имела тогда всего несколько тысяч идейных приверженцев, в основном, среди молодой интеллигенции, да и то больше в австрийской Галиции. Киевская или харьковская газета на украинском языке была едва в состоянии набрать 200–300 подписчиков. И даже журнал «Украинская жизнь» (под редакцией Симона Петлюры) выходил на русском языке и в Москве. Конечно, несколько тысяч сплоченных энтузиастов — это совсем немало. В моменты исполинских потрясений, подобных российской революции, несколько тысяч одержимых людей составляют ту критическую массу, которая способна развернуть общество. И, конечно, украинские национальные чувства жили в латентной форме у миллионов крестьян, у тех солдат, которых потом призвали в сечевые полки, и т. д. Но даже в 1919 году, после двух лет независимости, названные чувства оставались крайне слабыми. Это отлично видно на примере известного исторического эпизода.
31 августа 1919 года петлюровцы заняли Киев, но, читаем мы в учебниках, «на следующий день их выбили из города белые (деникинская армия)» . Если бы! Вошли три белых полка, и их командующий, генерал Бредов, приказал трем украинским корпусам(!) очистить Киев (свою столицу!) и отправиться к городу Василькову, что и было выполнено. Не потому, что самостийники были трусы. Просто их командующие, генералы Тарнавский (галичанин) и Кравс посмотрели на своих солдат и поняли, что они для них ниже царского генерала Бредова. И рядовые, и офицеры украинских корпусов, исключая отдельных отморозков, не видели в деникинском генерале врага. Для них это был царський генерал (даром, что царя уже нет), а присяга царю все равно выше и главнее любой последующей. Он русский генерал, а они ведь и сами русские (даром, что украинцы). Русское для этих людей продолжало быть иерархически, номенклатурно выше украинского. Украинское в то время еще оставалось чем-то новым, непривычным, можно сказать, экспериментальным, не вызывавшим пока полного доверия. Несмотря на два года независимости, Украина психологически еще не перестала быть частью большой России. Мы знаем, как яростно сопротивляется любой народ, когда чувствует угрозу своему национальному бытию. Украинский солдаты в такую угрозу со стороны России, частью которой они продолжали себя ощущать, не верили.
Мало того, только такое объяснение позволяет понять, почему галицийская(!) часть этого войска, порвав с Петлюрой, присоединилась к армии Деникина, врага украинской независимости, в его походе на Москву — возрождать империю. И не в момент торжества деникинской Добровольческой армии, а в трудные дни ноября 1919-го, когда уже началось ее отступление от Орла и Воронежа. Украинские соединения вели бы себя иначе, если бы незалежнiсть стояла для них на первом (или даже втором) месте. Ведь Деникин обещал только автономию и только для австрийской Галиции (со столицей во Львове), буде она войдет в состав России.
Да простится мне следующее маленькое отступление. Парадокс, но сегодняшнее украинское государство родилось благодаря коммунистам. Именно их тоталитарная рука, проведя в 20-е годы «большевистскую украинизацию» , подготовила истинное рождение украинской нации. И уже никакие откаты, никакие обратные русификации не могли ничего изменить. Дитя родилось в свой срок. Роды же в 1917-м могли оказаться преждевременными.
Сейчас на Украине говорят и пишут, что коммунизм лишь подавлял все украинское, очень ходовая теория. Но спросим себя: кто внедрил национальную школу, кто все 70 советских лет содержал институты, где создавалась терминология (украинский язык уже был литературно разработан, но не имел научной, технической, административной, военной, правовой и прочей терминологии), кто дотировал национальное книгоиздание, театр, кино, эфир и так далее, этим готовя самостоятельное бытие украинской нации? Она когда-нибудь отдаст тоталитарному периоду должное. Только тоталитарное государство, действуя сугубо внеэкономическими методами, могло бросать столько сил и средств (в условиях их вечной и чудовищной нехватки) на национальную науку, национальное искусство («национальное по форме, социалистическое по содержанию» , так это называлось), на подготовку учителей, на издание словарей и газет — короче, на безнадежно убыточную по либерально-капиталистическим меркам государственную украинизацию. Даже гетман Скоропадский не смог и не стал бы это делать, предоставив дело, как он говорил, «вольному соперничеству языков и культур» . А исход такого соперничества, боюсь, не был предрешен на Украине в украинскую пользу. В условиях свободы выбора русскоязычная и русскокультурная стихия имела все шансы победить.
В 1914 году сегодняшнего деления на три народа не было. Большевистская украинизация еще не состоялась, и единство русского народа ощущалось всеми тремя славянскими субэтносами России вполне органично. Кстати, самое большое число членов «Союза русского народа» — организации, которую называют иногда «черносотенной» , было в Волынской губернии, это к западу от Киева. О национальном же самосознании белорусов того времени просто не приходится говорить. Сама мысль, что белорусы — отдельный народ, впервые пришла в голову членам студенческого петербургского кружка «Гомон» лет за 35 до большевистской революции и, мягко говоря, не овладела массами. Православные крестьяне нынешней Белоруссии могли ощущать себя в узком смысле «пинчуками» , «полещуками» , «тутейшими» , «лапацонами» , «литвинами» (так их звали жители соседней Черниговской губернии), «горюнами» (было и такое имечко) или «белорусами» («белорусцами» ), но не сомневались в том, что они русские.
Кстати, раз уж зашла об этом речь, местных этнонимов вообще было довольно много. Забайкальский житель, например, мог зваться сибиряком, даурцем, «семейским» , в каких-то случаях чалдоном, оставаясь при этом великороссом и русским. Точно таким же русским был ахтырский малоросс, вчерашний казак и «чиркас» , он же слобожанин, он же украинец, он же хохол (Гоголь не раз звал себя хохлом). Но повторяю, никто, кроме малочисленных энтузиастов, не считал, что русский народ состоит из трех обособленных наций.
Русское единство выглядело столь же незыблемым, как и Российская империя. Зачатки украинского сепаратизма успешно маргинализировались промышленным развитием, капиталистическим рынком, свободным рынком труда, переселенческой политикой, школьным и гимназическим образованием, армейской службой, о белорусском же сепаратизме невозможно говорить всерьез.
Осознание разнообразия. О нравственных стандартах
Третья важная особенность российского самоощущения 1914 года такова: ее жители твердо знали, что их страна во всех своих частях неодинакова, что в ней «что ни город, то и норов» . Дело в том, что Российская империя с точки зрения управления представляла собой в весьма асимметричную конструкцию. Когда сегодня о ней привычно говорят, что она была очень централизована, под этим часто подразумевают единообразие. На самом деле она была достаточно разнообразно устроенной. Более известны примеры Финляндии и Польши с их особым устройством. Куда меньше сегодня помнят об особых самоуправлениях — например, о так называемом «Степном положении 1891 года» у народов на территории нынешнего Казахстана. У бурятов, хакасов, якутов еще в прошлом веке были «степные думы» , их ввели в 1822 году. После завершения кавказских войн (1817-64) были введены положения «О кавказском горском управлении» (1865) и «О кавказском военно-народном управлении» (1880). Военно-народное управление основывалось на сохранении исконного общественного строя с предоставлением населению возможности во всех своих внутренних делах управляться по обычаям (адатам). Народы Туркестана (т. е. Средней Азии) также управлялись по своим законам.
