был подарок судьбы.
В период ослабления напряженности в отношениях между Западом и Востоком Андропова оттесняли другие функционеры с единственным перед ним преимуществом: они не представляли ведомства, самой своей структурой и назначением противоречащего духу и букве разрядки. Разрядка представляла для КГБ смертельную угрозу, в то время как “холодная война" — не мир и не война — служила ему питательной средой, кормовой базой. Да и с точки зрения империи, задания которой организация Андропова понимала и выполняла лучше любой другой, де-тант подлежал уничтожению, ибо способствовал распаду военных, полицейских и цензурных связей. Диссент становился безнаказанным, на любой арест приходилось добиваться специального разрешения от Политбюро, любая акция КГБ теперь делалась с оглядкой на Запад, с учетом его реакции, со сложными календарными вычислениями, дабы арест, обыск либо просто исключение из Союза писателей, не дай бог, не совпали со встречей Брежнева с Никсоном, Жискар д'Эстеном либо Гельмутом Шмидтом. Детант задевал даже личные вкусы Андропова: аскета, гигиениста раздражали кремлевские и дачные попойки Брежнева с иностранными руководителями, дорогостоящие охотничьи выезды, роскошные подарки, которые получал Генсек (главным образом, последней марки заграничные автомобили — их у него скопилась огромная коллекция), да и сам дарил — не скупился. Андропов все чаще вспоминал Кавказ — как раз за такие именно дела Эдуард Шеварднадзе и Гейдар Длиев сняли партийных боссов Грузии и Азербайджана. Это, правда, произошло с его помощью и подстраховкой. Самому же ждать помощи было не от кого.
Однако помощь пришла, и с совершенно неожиданной стороны. Менее всего Андропов мог ее ждать оттуда. Новым президентом США избрали Джимми Картера, а он взял к себе в помощники по национальной безопасности Збигнева Бжезинского. Человека, по мнению Андропова, демонстративной откровенности и примитивной прямоты, одержимого слепой, связанной с польским происхождением и польскими комплексами ненавистью к России. В ситуации детанта Андропову и его организации враги были нужнее, чем друзья, и если б их не существовало, их следовало бы немедленно выдумать. Но вот появился настоящий враг, да еще такой простодушный, открытый и болтливый — полная противоположность скрытному, кабинетному, подпольному Андропову. С таким врагом особенно приятно работать после хитрого, шарнирного, неуловимого Киссинджера, которого Андропов уважал, но побаивался. (После того как Андропов стал руководителем СССР, его клевреты, желая польстить хозяину, сравнивали его в беседах с иностранными журналистами именно с Киссинджером.) Збигнев Бжезинский был еще тем удобен, что такому педантичному расчетчику, как Андропов, легко было предугадать наперед все его антисоветские “громы и молнии" и соответственно планировать будущие акции КГБ.
Главным камнем преткновения между Андроповым и Бжезинским с самого начала стал вопрос о выполнении Советским Союзом Хельсинского соглашения по правам человека. И хотя борьба шла не на равных, ибо противник попался слабый и неискушенный, тем не менее Андропов провел дуэль с блеском, и его победа была решающей в другой борьбе — за власть в Кремле. Открытая защита новой американской администрацией прав человека в СССР мгновенно привела к совершенно обратным результатам. В ответ на картеровское красноречие на эту тему, прием им бывшего советского политзаключенного Владимира Буковского и демонстративную телеграмму лидеру московских диссидентов академику Андрею Сахарову Андропов, сочетая два метода, Wilde Dressur и Zahme Dressur, посадил за решетку несколько дюжин диссидентов и столько же выпустил за границу. Получалось в итоге приблизительно столько, сколько имелось в наличии. Больше их и не могло быть, ибо диссидентское движение в СССР — это скорее все-таки западный миф, чем русская реальность. Запад, прежде всего Америка, выдавал желаемое за действительное, а несколько русских романтиков, правдолюбцев и честолюбцев во главе с русским донкихотом академиком Сахаровым, воспользовавшись кремлевским курсом на детант и временной скованностью тайной полиции, попытались придать мифу черты доподлинности. Для этого им, естественно, пришлось полностью переадресовать свою деятельность. Они рассчитывали прежде всего на отклик в США и Западной Европе, а не в Россини, где его и не могло быть — во всяком случае, среди русского населения. Призывать же тоталитарную империю к демократии, как это делал в начале своего президентства Джимми Картер, было и вовсе нелепо, так как демократия для империи означает ее немедленный распад. Иначе говоря, президент США призывал Советский Союз покончить жизнь самоубийством.
Короче, в ответ на американскую демагогию о правах человека сработал инстинкт самосохранения империи, и ее вожди обратились за услугами к самому надежному своему органу — Комитету государственной безопасности. Андропов только и ждал этого: никогда за последние четверть века после смерти Сталина КГБ не собирал такой обильной жатвы. В первые месяцы президентства Картера были арестованы Анатолий Щаранский, Александр Гинзбург, Юрий Орлов, Звиад Гамсахурдиа, Мираб Костава, Микола Руденко, Олекса Тихий — сноп к снопу. Серп КГБ работал в полную силу, впервые долгие годы без опаски и без оглядки. Сейчас, когда даже этот потемкинский диссент перестал существовать в России, с корнем вырванный Андроповым, бросается в глаза несоответствие между делами диссидентов, практически ничтожными, и реакцией на них с одной стороны органов госбезопасности, а с другой — западного общественного мнения, получившего неожиданную поддержку от администрации Картера. Если преувеличенное отношение Америки к еле видимым росткам оппозиции в СССР основывалось на ассоциативном предрассудке (о тоталитарном обществе судили, исходя из демократических понятий), то преувеличенное отношение Андропова к внутренней оппозиции возникло отраженно: главным образом со слов американской прессы, чье мнение было подтверждено и как бы официально санкционировано кампанией Картера в защиту прав человека.
Трудно сказать, насколько Картер и Бжезинский поступали искренне, представляя крохотную группку вокруг академика Сахарова серьезным вызовом советской системе. Если они были искренними, то по невежеству. Андропов такого невежества позволить себе не мог по долгу службы. Он трезво оценивал мизерные возможности для деятельности диссидентов в СССР даже в период детанта, когда действия его ведомства ограничены. 9 сентября 1977 год в докладе, посвященном основателю советской политической полиции Феликсу Дзержинскому, Андропов так охарактеризовал диссидентов: “…несколько оторвавшихся от нашего общества лиц становятся на путь антисоветской деятельности, нарушают законы, снабжают Запад клеветнической информацией, сеют ложные слухи, пытаются организовать различные антиобщественные вылазки. У этих отщепенцев нет и не может быть никакой опоры внутри страны… Существование так называемых “диссидентов" стало возможным лишь благодаря тому, что противники социализма подключили к этому делу западную прессу, дипломатические, а также разведывательные и иные специальные службы. Уже ни для кого не секрет, что “диссидентство" стало своеобразной профессией, которая щедро оплачивается валютными и иными подачками, что по существу мало отличается от того, как расплачиваются империалистические спецслужбы со своей агентурой". И далее: “…тем, кто заблуждается, у нас
