Вернемся к 1947 году — времени начала гонений на работников Голливуда. Именно в тот год председателем комиссии по расследованию антиамериканской деятельности стал некто Парнел Томас, республиканец, ярый антикоммунист по убеждениям. Томас утверждал, что еще Рузвельт сделал из Голливуда «центр просоветской пропаганды», в специально подготовленном докладе он настаивал: «Некоторые прокоммунистические фильмы были сняты под нажимом Белого дома». Имелась в виду прежде всего картина «Миссия в Москву», поставленная на студии «Уорнер бразерс» по книге бывшего посла США в СССР Дэвиса. Голливуд якобы ориентировали на «прорусские картины». Дело доходило до казусов: в фильме «Песня о России» американец говорил русскому: «Какой хороший у вас хлеб уродился»; комиссия квалифицировала фразу как «подрывную». В главной роли в этой ленте снимался актер Роберт Тейлор, его вызвали в комиссию для объяснений, и он тут же покаялся в содеянном. Вот стенограмма того заседания: «Вопрос: Г-н Тейлор, принимали ли вы когда-нибудь участие в работе над картиной, которая, по вашему мнению, содержала коммунистическую пропаганду? Ответ: Если я правильно понял ваш вопрос, имеется в виду картина «Песня о России». Должен сказать, что во время съемок «Песни о России» я резко возражал против создания этой ленты. Мне так и казалось, так и казалось, что в фильме содержится коммунистическая пропаганда. Не надо было делать этот фильм. Сегодня, я полагаю, такая картина не могла бы выйти на экраны. Вопрос: Скажите, стали бы вы сниматься в картине, если б знали, что один из ваших коллег — коммунист? Ответ: Ни за что, и мне даже не нужно точно знать, что он коммунист. Может, это звучит несколько странно, но если бы я даже только подозревал человека, с которым работал, в симпатиях к коммунизму, на одной съемочной площадке с ним не остался бы. Жизнь слишком коротка, чтобы общаться с подобными типами. Вопрос: Г-н Тейлор, считаете ли вы, что кино это прежде всего развлечение, а не пропаганда? Ответ. Конечно. Первейшая обязанность кинопромышленности развлекать, и ничего более. Вопрос: Считаете ли вы, что наши кинематографисты не попадали бы впросак, если бы занимались тем, что развлекали людей, а не позволяли себе создавать политические фильмы? Ответ: Конечно же… Вопрос: Г-н Тейлор, не думаете ли вы, что имеет смысл делать антикоммунистические ленты? Ответ: Если это необходимо — а в ближайшем будущем так, вероятно, и случится, — такие ленты следует делать. Я уверен, что кинопромышленность скоро станет производить такую продукцию, не сомневаюсь в этом…»
Члены комиссии были абсолютно уверены, что имеют право определять «идеологическое содержание» любого произведения искусства, созданного в Соединенных Штатах. И «дезинфекцию американского кинематографа» они производили особенно тщательно. Неимоверно раздражало «патриотов американизма» то, что в отдельных лентах, выпущенных в Голливуде в годы войны, русские улыбались. Комиссия даже прибегла к услугам «квалифицированного эксперта от кино», некой Айан Рэнд, которую пригласили для консультаций. Она — по запросу — мгновенно составила заключение: «Это один из трюков коммунистической пропаганды — показывать, как все эти люди улыбаются». Такая логика не могла не сделать г-жу Рэнд знаменитостью: газеты поместили ее заявление на первые полосы. Нашлись, правда, люди, которых на фоне всеобщего умопомрачения категоричность Рэнд несколько озадачила. На какое-то время даже некоторые члены комиссии усомнились в том, что все здесь нормально, стали задавать вопросы. Диалог этот сохранила для потомков сухая стенограмма. «Г-н. Макдоуэлл (один из членов комиссии): Скажите, а что, в России больше никто не улыбается? Г-жа Рэнд: Ну, если вы имеете в виду настоящую улыбку, то нет. Г-н Макдоуэлл: Они не улыбаются? Г-жа Рэнд: Да нет же, они не так улыбаются. Улыбка у них появляется случайно, и они ее прячут. И конечно же, на людях они по улыбаются. Они не одобряют улыбкой свою систему».
Лиллиан Хелман в своих воспоминаниях приводит подобные же анекдотические ситуации, хотя… это было бы очень смешно, когда бы не было так грустно. Известного американского актера Гари Купера, пишет она, «спросили, как бы между прочим и с участием, содержалась ли и сценариях, которые ему предлагали, коммунистическая пропаганда. Купер, кого много говорить никто и никогда не заставлял, задумался над вопросом и ответил отрицательно, ему кажется — такого не было, хотя, с другой стороны, читать-то приходилось в основном ночью. Этот загадочный ответ заставил хихикать всю страну, а Купер вовсе не был похож на человека, над которым можно было посмеяться… По многие, с кем подобное случалось, вели себя ни так ни эдак, они просто приходили в замешательство. Откуда в самом деле знать, что во время войны помощь русским никак нельзя было ставить на одну доску с посылками в Англию. Как можно было, находясь в здравом уме, догадаться, например, что возникнет такое словосочетание, как «преждевременный антифашист». Популярность этого выражения, тот факт, что большинство американцев воспринимало его серьезно и даже, похоже, понимало, о чем идет речь, должны были стать предтечей двойной морали, о которой мы услышали во время «уотергейтского дела». Мы, народ, люди, соглашались в 50-е заглатывать любую глупость, которую повторяли, не вдумываясь в смысл сказанного, не заглядывая в корень этого явления. Неудивительно поэтому, что многие «уважаемые» свидетели, то есть свидетели от комиссии, часто не сразу понимали, чего от них хотят; неудивительно, что многие, на кого произвела впечатление обстановка истерии, поверили, что у них есть что скрывать, и стали подстраиваться, как партнеры в танце, чтобы только угадать желания членов комиссии. Они усердно скребли по сусекам, изобретали грешки, которые могли пригодиться жрецам инквизиции». После смерти Рузвельта ситуация в США изменилась довольно резко. Трумэн сделал один из первых практических шагов к «холодной войне», выдвинув в марте 1947 года свою программу «спасения» Греции и Турции от нависшей над ними «коммунистической опасности».
Одновременно он предложил осуществить внутреннюю акцию: проверку на лояльность — через эту процедуру должны были проходить все федеральные служащие. Помимо списков неугодных, составляемых комиссией, появились «черные списки», подготовленные генеральным прокурором. Вначале предполагалось, что они будут предназначаться лишь для служебного пользования, однако некоторое время спустя «тайные» списки стали достоянием гласности — это само по себе было грубейшим на рушением прав человека. Без объяснения своих действий, игнорируя любые попытки выяснить, что же, собственно, происходит, правительство — вслед за комиссией — могло объявлять нелояльным любого гражданина. Эра травли и гонений, таким образом, оркестровалась не одним человеком, в ее подготовке и развитии значительную роль сыграли соединенные усилия членов комиссии, а также президента Трумэна, генерального прокурора Кларка и главы ФБР Эдгара Гувера. Внес свою лепту в этот процесс тогда еще молодой конгрессмен Ричард Никсон, посетовавший, в частности, на то, что отыскать в США людей полностью лояльных не так легко, и указавший, что в Голливуде «действительно по непонятным причинам совсем не делают антикоммунистических фильмов».
Именно в тот момент, когда Никсон сделал это заявление, а конгрессмен Джон Ранкин выступил с предложением провести «чистку Голливуда», комиссия подготовила доклад: «Расследование деятельности, связанной с антиамериканской пропагандой в Соединенных Штатах». В нем содержалось вполне конкретное требование: «Каждого, чья лояльность находится под сомнением, следует без колебаний устранять из кинопромышленности». Следует оговориться, хозяева Голливуда поначалу не воспринимали начавшуюся кампанию всерьез, но события принимали необратимый характер — «группы ненависти» выступили с призывами бойкотировать фильмы с участием «красных». Эти заявления вызвали переполох не только в кабинетах руководителей голливудских студий, но и в деловых кругах на Уолл-стрите: кампания в прессе, широко освещавшей все перипетии, грозила прямыми убытками. И вот 24 ноября 1947 года хозяева Голливуда собрались в Нью-Йорке, совещание было по-деловому кратким. «Голливуд лоялен, — заявили они, мы отказываемся и будем отказываться от услуг киноработников, подозреваемых в сочувствии коммунистам». Хелман вспоминает, что Гарри Кон, возглавлявший в это время одну из ведущих студий «Коламбиа пикчерз», предложил ей выгодный контракт па создание четырех сценариев — гонорар составлял миллион долларов. Хелман дала свое согласие, но как раз в то время произошло знаменитое совещание кинопромышленников, на котором было решено, что все работающие в Голливуде отныне должны давать клятву — «подписку патриотов». И вот теперь сотрудники Кона навязывали Хелман, помимо договора, документ, я котором говорилось, что ее «действия и образ жизни не должны ставить студию в неудобное положение». Отныне конституционные права уступали место диктату работодателей: администраторы могли, по своему усмотрению, считать тех, кого нанимали, людьми лояльными или диссидентами. Подписать такой контракт Хелман отказалась. Когда она сообщила об этом Кону, он попросил ее еще раз все обдумать и не обращать внимания на «мелочи» — поговорим, мол, завтра, в спокойной обстановке, как практичные люди. Встретились они в следующий раз лет через десять, когда все стало ясно: время разделило их по группам — люди деловые и люди наивные, верткие и негибкие, смышленые и порядочные. Наивно было бы полагать, что кинопромышленники станут на защиту тех, чей труд эксплуатировали, хотя работали вместе долгие годы. «Нормальные» деловые люди должны были вести себя с умом, осторожно, даже несколько боязливо: невесть что могут сотворить оголтелая комиссия и «группы ненависти».
