Неправда, будто бы перед смертью нам является вся наша жизнь. Великое резюме существования есть поэтический вымысел. На самом деле мы погружаемся в хаос. Корнелиус Троост носит в себе неразбериху дней и ночей, уже не отличает понедельника от воскресенья, три часа пополудни путает с четырьмя утра, а когда бодрствует, то прислушивается к своему дыханию и биению сердца. Он велел поставить часы на столике у своей кровати, как бы надеясь, что дождется милости от космического правопорядка. Но что такое девять утра, если это не означает сидения за конторкой; что такое полдень без биржи, четвертый час — без обеда, шестой — без кофе и трубки, а восьмой час вообще лишен всякого смысла, ибо в нем нет места для стола с ужином, для близких и друзей. О, священный ритуал повседневности, без тебя время пусто, как фальшивая инвентарная ведомость, которой не соответствует ни один реальный предмет.
Ангелы смерти ожидают возле ложа. Вскоре нагая душа Корнелиуса Трооста предстанет перед Верховным Судией, чтобы дать отчет в своих поступках. Ну а нас, знающих так мало о делах божественных, интересует лишь один по-человечески маловажный вопрос: был ли он счастлив?
Благожелательная судьба вела его за руку, когда полвека назад, в тот памятный апрельский день он блуждал по огромному и крикливому Амстердаму, сжимая в руке рекомендательное письмо к дальнему родственнику, сапожнику, содержавшее просьбу, а вернее, заклинание, чтобы тот милостиво принял мальчика и научил его ремеслу. Это письмо, которое измыслил сельский учитель, имело только один недостаток — отсутствие адреса.
И вот, как это случается только в сказках, перед заблудившимся мальчиком вырос пригожий, одетый в черное мужчина — Балтазар Йонг, торговец мануфактурой. Он без лишних вопросов взял паренька к себе, одарил кроватью на чердаке и ответственной должностью мальчика на посылках. Так без всяких усилий и заслуг Корнелиус переместился из чистилища колодки и дратвы, которое, казалось, было ему суждено, в небеса шелка и кружев. И таково было начало его головокружительной карьеры, потому что нельзя ведь назвать карьерой то, что является лишь естественным ходом событий — когда сын бургомистра становится бургомистром, а сын адмирала — адмиралом.
Корнелиус Троост с похвальным усердием прошел все ступени купеческой науки — он был добросовестным и прилежным практикантом, писцом, кладовщиком, бухгалтером, субъектом, который нравился дамам из-за своих вечно розовых щечек; наконец, чем-то вроде личного секретаря Йонга. Тогда наступило переселение с чердака вниз, а это означало, что к юноше стали относиться как к члену семьи, немногочисленной, но почтенной, состоявшей из хозяина, хозяйки дома и их дочери.
В это время он совершил необычайный поступок; промчался на коньках с важным конфиденциальным посланием по замерзшим каналам от Амстердама до Лейдена и сделал это меньше чем за час (неблагодарная людская память не сохранила этого факта, хотя он того и заслуживал). Господин Йонг позаботился о том, чтобы в здоровое тело своего воспитанника влить здоровую душу Посылал его на уроки танцев, научил игре на флейте и знанию нескольких латинских пословиц, из которых Корнелиусу больше всего нравилась Hic Rhodus, hie salta[47] — он, пожалуй, слишком часто вставлял ее в разговоры с лицами значительными, иногда даже без всякого смысла.
Господин Йонг был человеком широких взглядов, образованным и утонченным. Он собрал изрядную библиотеку. В первом ряду стояли произведения классиков, а за их спиной, стыдливо скрываемые, прятались захватывающие рассказы о далеких путешествиях, которые должны были направить его будущего внука на путь жизни, полной приключений. Он покупал картины, интересовался астрономией. Вечерами бренчал на гитаре и читал латинских поэтов, которым предпочитал, однако, своего соотечественника Вондела{109}. Систематически увеличивал свою коллекцию минералов. Превыше всего ставил Ливия, устриц, итальянскую оперу и легкие рейнские вина. Его внезапная смерть погрузила в непритворную печаль семью и друзей. Он умер так же изысканно, как и жил, — за накрытым столом, поднося к своим устам ломтик бисквита, смоченный в вине.
Не дожидаясь, пока высохнут слезы, Корнелиус Троост попросил руки Анны, дочери умершего хозяина. В этом не было никакого расчета, так, по крайней мере, ему казалось, хотя, конечно, он отдавал себе отчет в том, что входит в новую семью не через парадную дверь, а через чердак В то время он чувствовал себя благородным, словно Персей в момент освобождения Андромеды, прикованной к скале сиротского траура.
Предложение было принято (ну кто же лучше, чем он, мог вести дела фирмы?), и быстро (слишком быстро, как утверждали злые языки) была сыграна свадьба; не слишком шумная, обстоятельства этого не позволяли, однако столы все же ломились от еды и напитков. Корнелиус, вследствие чрезмерного количества тостов, окропляемых вином, ячменной водкой, араком, гиппокрасом{110} и пивом, провел брачную ночь в состоянии полного бесчувствия.
Год спустя у супругов родился единственный сын, которого окрестили именем Ян.
Дела фирмы (теперь она называлась «Йонг, Троост и сын») шли превосходно, что следует приписать не только удачной конъюнктуре, но прежде всего талантам Трооста, его необычайной купеческой интуиции. Выходец из крестьян, он хорошо знал, что его земляки консервативны до мозга костей. Казалось бы, хозяин большого мануфактурного магазина должен интересоваться модой. Троост ее попросту игнорировал, считая чем-то вроде докучливого насморка, который иногда угнетает организм, полный здоровых навыков и привычек Если он и терпел «последние крики» моды, то только в части аксессуаров — бантов, нарукавных повязок, застежек, ну, на худой конец, перьев. Он непоколебимо верил, что подлинная элегантность не стремится к изломанной линии и богатству колорита, а довольствуется спокойной линией простого покроя и благородными цветами: черным, фиолетовым и белым. Он был к тому же, если можно так выразиться, пламенным патриотом отечественной промышленности. Он считал сам и внушал клиентам, что наилучшее сукно происходит из Лейдена, полотно из Харлема не имеет себе равных, амстердамские шелковые ткани действительно несравненны и нет на земле лучшего бархата, чем производимый в Утрехте.
Корнелиус Троост, владелец фирмы «Йонг, Троост и сын», трудился, не покладая рук, шесть дней в неделю, но воскресенья и праздники целиком отдавал семье. С ранней весны до поздней осени после окончания богослужения Троосты отправлялись на далекие прогулки к «Трем дубам», к дюнам или же в трактир «Лебедь», находившийся в живописном уединенном месте. Выглядело это так впереди шествовал Корнелиус (всегда в нескольких десятках метров впереди остальных, как будто его толкали воспоминания о прежних конькобежных подвигах), за ним следовала тихая Анна, шествие замыкали служанка с корзиной снеди чудовищных размеров и маленький крикливый Ян, который ехал на тележке, запряженной козликом. Оба родителя баловали единственного потомка сверх всякой меры. Остановка. Завтрак в тени старых вязов. Сливки, клубника, черешни, ржаной хлеб, масло, сыр, вино, бисквиты.
Ранним пополуднем семья входила в славившийся своей кухней трактир «Лебедь», расположенный вблизи перекрестка больших дорог, возле которого стояли виселицы; но их можно было тактично обойти, выбирая дорогу через луга. В трактире всегда было тесно и шумно, в воздухе носились тяжелые запахи табака, бараньего жира и пива. Корнелиус Троост обычно заказывал hutspot — лучшего не сыскать во всех Соединенных провинциях, — лосося в зеленом соусе, несравненные оладьи и каштаны в глазури (он предусмотрительно клал их в карман, опасаясь внезапного приступа голода на обратном пути). Все это, орошенное двойным пивом из Делфта, приводило его душу и тело в состояние сытой меланхолии.
Возвращение происходило медленно, в обратном порядке. Впереди ехал Ян, рядом шла служанка, освобожденная от тяжести, за ними Анна, то и дело опасливо поглядывавшая назад, а в конце Корнелиус, который часто останавливался, как бы внезапно пораженный красотой бытия и прелестью природы, задирал голову и приветствовал пролетающие облака громким, хотя и не вполне согласным с принципами гармонии пением:
Добрый вечер, добрый вечер,
Йооси, милая моя.
Или:
Дубравы пышные, прекрасные обрывы,
Почтенные друзья моих забав.
Если бы тогда или несколько лет спустя Корнелиуса Трооста спросили, счастлив ли он, он не смог бы дать ответа. Счастливые люди, так же как и здоровые, не задумываются над своим состоянием.
Чудесные часы, отмерявшие будничные дни и праздники! Это верно, что Корнелиусу Троосту никогда не приходилось представать в ослепительном блеске великих исторических событий. Но разве можно сказать, что в драме нашего мира он сыграл последнюю роль? Он принял судьбу торговца мануфактурой так же, как другие берут на себя роль военных, еретиков или государственных мужей. Только раз соприкоснулся он с историей, мимолетно, словно в танце. Это случилось во время визита иностранного монарха.
