Остаюсь с глубоким уважением и т. д. …».
10 ноября мне стало известно, что витебские чиновники, о которых я упоминал выше, заключены в Петрозаводскую крепость и что граф Маннуччи, которого также привезли под эскортом в Петербург, избежал этой участи лишь по причине плохого состояния здоровья. Он получил разрешение находиться в столице под присмотром полиции. Местом заключения для него был избран иезуитский монастырь.
Я был убежден, что ко всем заключенным будет проявлено уважительное отношение и что в скором времени они смогут вернуться в свои губернии, но сколько разговоров и домыслов вызвала их ссылка в Петрозаводск!.. Какое только печальное будущее не предсказывалось полякам!.. Каких только упреков не заслужил я из-за своей веры в милосердие Александра! Возможно, нашлись даже те, кто обвинил меня в недостатке усердия и доброй воли при защите своих соотечественников!.. Я доверился времени и событиям, которые должны были расставить все по местам и показать великодушие Александра. Что касается меня, то зная о намерениях и чувствах императора, я по-настоящему страдал, видя, как близкие мне люди попадают под преследования, от коих я пытался их уберечь. Но я совершенно не беспокоился насчет будущего, так как был уверен в обещаниях, данных мне императором относительно общей амнистии для поляков – подданных империи. И как мы это вскоре увидим, я не был обманут в своих ожиданиях.
Вечером 29 ноября (10 декабря) гофмаршал граф Толстой передал мне поручение императора явиться через день утром вместе с г-ном Вавжецким и князем Любецким к его превосходительству государственному секретарю Шишкову для ознакомления с манифестом, которым император предавал забвению прошлое и объявлял общее прощение всем жителям Польши – подданным России, которые могли скомпрометировать себя во время пребывания французской армии в их крае. 1 (13) декабря мы собрались у Шишкова. Он сообщил нам, что император поручил ему подготовить акт об амнистии, а также выяснить наше мнение по этому вопросу.
Я попросил г-на Шишкова передать Его Величеству выражение нашей глубокой благодарности за доверие, коим он нас удостоил, и добавил, что, не зная намерений императора относительно формы предоставления сей амнистии, мы не сможем предложить что-либо, разве что просить его милосердия и общего прощения для всех наших соотечественников.
Шишков ответил, что Его Величество имел намерение проявить великодушие во всей его полноте, но что касается его лично, то он полагает, что нельзя ставить в один ряд всех, кому предъявлены обвинения и что, возможно, следует внести какие-то изменения в подход об общем прощении и исключить из амнистии тех, кто распространял прокламации и выступал с оскорбительными для императора и российского правительства речами, поскольку, по его убеждению, на последних лежит большая вина, нежели на многих других. Он привел нам в качестве примера имена тех, на кого не следовало бы распространять действие амнистии, и среди них Яна Снядецкого – ректора Виленского университета, против которого государственный секретарь был решительно настроен.
Я поблагодарил Шишкова за то, что он предупредил нас о том, что предложение об исключениях исходит лично от него, а не от Его Величества, поскольку мы были бы очень огорчены, узнав, что император придерживается иного подхода по сравнению с нашим, то есть допускающего различные ограничения и вместе с ними лишь половинчатое прощение. Мы никогда не сомневались в чрезвычайной доброте его сердца, великодушии и благородстве.
Далее я обрисовал поведение литвинов до начала войны. Я напомнил об их преданности, несмотря на тяжелые притеснения и обиды со стороны русских чиновников с одной стороны, и радужные обещания и соблазны французских эмиссаров с другой. Я напомнил о привязанности литвинов к императору Александру, их верности ему. Я остановился на материальных пожертвованиях, коих от них потребовали перед началом войны, а также на их добровольных поставках для армии, когда люди оставили себе лишь минимум, необходимый на прокорм семьи. Затем я описал их страдания во время неожиданного отступления русской армии, когда военные, чтобы лишить врага средств существования, уничтожали провиантские магазины, угоняли лошадей и скот, увозили все, что могли вывезти из продовольственных запасов. Я заметил, что литвины, выполнив обязательные и добровольные поставки, коих от них требовал долг и привязанность к своему государю, с большим удивлением и потрясением встретили отступление русской армии, которая должна была защищать их, и никак не могли внять тому, что все это – лишь часть сложного военного плана, цели которого им не дано было понять. Когда же они увидели как огромные вражеские силы быстро и, так сказать, без сопротивления достигли старых границ империи, то предположили, что император Александр покинул их, оставив на произвол судьбы, и стали питать слабую надежду на то, что Наполеон сможет восстановить их отечество. Я подчеркнул, что ни один поляк – подданный России – не обвинил императора Александра, и что напротив, его любят и мечтают лишь о том, чтобы он объявил себя польским королем. Никто из них не взялся за оружие и не посмел выступить против императора, и все, что происходило во время оккупации Литвы французами, не дает повода, чтобы обвинять народ, который, несмотря на неприятие новой организации управления, введенной на его территории, и, видя крушение своих надежд, не мог противостоять силе, поскольку был лишен поддержки своего государя, с которым у него связаны все надежды. Я также добавил, что, учитывая все это, трудно доказать, что на оккупированных Наполеоном территориях были настоящие виновники. И хотя можно допустить, что какой-то человек мог обрушиться с речью или что-то написать против российского правительства, все равно его не следует обвинять больше, чем того, кто, уступая силе или поддавшись иллюзорным надеждам, взялся за оружие.
Я объяснил г-ну Шишкову, что не собираюсь никого оправдывать персонально, но мои убеждения, равно как правдивые свидетельства дают мне основания утверждать, что г-н Снядецкий оказался, безусловно, оклеветанным, поскольку это не только очень уважаемый ученый, но и мудрый и осторожный в поведении человек, который никак не мог позволить себе неуместных высказываний против императора, потому что как никто другой мог оценить благодеяния Александра в пользу Виленского университета и его отеческую заботу о национальном образовании.
В конце беседы я попросил государственного секретаря передать Его Величеству мои доводы и заверить императора в нашем большом к нему доверии, а также отметить неприемлемость, на наш взгляд, применения полумер в обстоятельствах, когда необходимо показать всей Европе во всем блеске милосердие и справедливость императора.
Разделявшие мои чувства князь Любецкий и г-н Вавжецкий, поддержали все, что я сказал, и на этом наша встреча закончилась. У меня не было сомнений в том, что г-н Шишков даст точный и благоприятный для нас отчет императору. Я был уверен в этом, поскольку видел, с каким большим интересом он слушал меня и, как мне казалось, соглашался с принципами, на которых я строил свои объяснения. К тому же этот уважаемый министр, слывший просвещенным человеком, имел чувствительное сердце и всегда стремился делать добро, насколько это было в его власти.
Перед уходом я предупредил его, что возьму на себя смелость отправить письмо императору, в котором мне хотелось бы в письменной форме развить те идеи, которые я перед этим изложил устно.
Это письмо, отправленное мною на следующий день, приводится ниже. Вскоре я получил приказ императора явиться к государственному секретарю 4(16) декабря к одиннадцати утра. Здесь я с огромным волнением и чувством удовольствия выслушал текст акта об амнистии, в котором отсутствовали какие-либо исключения.
Вот письмо, которое я послал Его императорскому величеству, из Санкт-Петербурга 2(14) декабря 1812 года относительно акта об амнистии.
«Государь, в соответствии с приказом Вашего императорского величества, который был доведен до нас гофмаршалом графом Толстым, мы вместе с князем Любецким и г-ном Вавжецким были приглашены вчера утром к его превосходительству государственному секретарю.
Мы были проникнуты чувством глубокой благодарности, узнав от него, что Ваше императорское величество выразило желание объявить амнистию для жителей Литвы и Белой Руси и милостиво позволило нам представить свои мнения относительно формы акта об амнистии, которая интересует нас всех особенно.
Я не сомневаюсь в том, что его превосходительство г-н Шишков передал Вам нашу нижайшую благодарность и наше неограниченное доверие в благородные и великодушные чувства Вашего императорского величества. Я также уверен, что он донес до сведения Вашего императорского величества замечания, которые мы посмели сделать относительно амнистии без исключений – единственной достойной такого сердца, как ваше, Государь. Тем не менее я считаю своим долгом кратко повторить наши замечания по этому вопросу.
