Сам Платон называл Исократа (436–338 до н. э.) любимым учеником Сократа (Федр.278с — 279b) и питал к нему искренне дружеские чувства. А если учесть, что годы их жизни полностью совпадают, то можно предположить, что эта их дружба была действительно «на всю жизнь». Как видный афинский оратор и педагог, известный публицист и противник демократии, сторонник объединения Эллады под главенством Македонии для совместного завоевательного похода в Азию, Исократ развил в одно время с Платоном этнофилософскую доктрину панэллинизма, разделив весь мир на цивилизацию (эллинов) и варваров (все остальные народы). Во избежание «внутренней войны» (греков против греков) пропагандировал перенесение военной экспансии на Восток против «колосса персидской державы». Основной тезис этой идеологии — «сокровища Востока должны быть перенесены в Европу».
На Олимпийских играх 380 года до н. э. Исократ открыто призывал Элладу к единству и к войне против варваров. В этой своей речи (получившей впоследствии название «Панегирик») Исократ выстраивает достаточно четкую аргументацию прав Афин на гегемонию, а именно: 1) древность и благородство происхождения Афин; 2) заслуги перед Элладой, где утверждалось, что Афинам обязаны другие государства а) в области культуры (земледелием, религиозными таинствами, жизненным пространством, законами, государством и прочими благами цивилизации) и б) в военной области (в мифической древности, в войнах с варварами и в греко-персидских войнах). Ряд этих и других положений Исократа были восприняты и развиты другими греческими философами как панэллиниская социокультурная теория (Платон, Аристотель и др.).[244]
В политической философии Исократа мы можем встретить достаточно критические рассуждения о демократии. С одной стороны, он одобряет «равноправие и демократию, но не любую, а лишь хорошо организованную, созданную не как попало, но на справедливой и разумной основе» (Исократ,VII,60) и «даже плохо организованная демократия причиняет все-таки меньше вреда, а хорошо управляемая обладает большими преимуществами — ей присуща большая справедливость, она полезнее для всего общества и поэтому более приятна для граждан, живущих при этом общественном строе» (Там же,VII,70).
С другой стороны, у Исократа есть и достаточно жесткая критика этого политического строя: «…самое ужасное — пишет он, — это уравнение в правах людей порядочных и дурных, а самое справедливое — тщательное проведение разграничения между ними с тем, чтобы люд и, неравные между собою, не получили равных благ, но каждый пользовался и положением и почетом по достоинству. Между тем олигархические и демократические государства всегда добиваются равенства среди тех, кто располагает гражданскими правами, и у них высоко ценится, если один ни в чем не может иметь преимущества перед другим — обстоятельство, которое на руку дурным людям» (Там же, III,14–15).[245]
Критический подход Исократа к проблемам демократии, делает его весьма интересным «объектом» для элитологического исследования, поскольку в его политической деятельности аккумулируются идеология и теория Афинской элиты. Критика демократии с позиций политического аристократизма сближает Исократа и Платона как политических единомышленников, вся разница которых заключается не в содержании, а в форме выражения элитаризма: Исократ — с трибуны активного политического деятеля, Платон — в тиши садов своей Академии. Еще одним очень близким к ним и по духу, и по букве элитологических воззрений был младший их современник, ученик Платона и политический сторонник Исократа Аристотель из Стагиры, который, быть может, стал систематизатором развития всей элитологии IV века до н. э., подведшего под ней черту своего аналитического исследования.
Глава 4. Элитологическая этика Аристотеля: доктрина «сверхчеловека»
Элитологическая этика Аристотеля стоит особняком в ряду вышеназванных концепций лишь потому, что Стагерит писал уже после Платона и, несомненно, испытывал сильное влияние его элитологических идей, с которыми он познакомился еще в стенах Академии. Во взгляде его на эту проблему мы будем опираться на достаточно авторитетное в этой области мнение А.Ф. Лосева и В.Ф.Асмуса. В частности, А.Лосев, исследуя критику платонизма у Аристотеля, не обнаруживает какого-либо принципиального разногласия в сфере их элитологических теорий.[246] Это дает нам основание считать, что они по этому вопросу были почти единомышленниками.
И действительно, теория сверхчеловека Аристотеля обнаруживает сходство позиций с аналогичным учением Платона. «Политика» (VIII,2,§ 1–5) Аристотеля в известной мере дублирует «Государство» (III,412с-416с; VII,535а-538с) Платона по вопросу «методик» элитарного образования. Еще Лосев обратил внимание на то, что учение Аристотеля о воспитании носит тоже аристократический характер, поскольку целью аристотелевского этико-эстетического воспитания является создание мудреца, «самодовлеющего и свободного, аристократа духа».[247] Природа аристотелевского аристократизма заключается в этой духовной избранности.
Следы элитологического учения Аристотеля мы обнаруживаем, в первую очередь, в его этическом и гносеологическом философском наследии. Вместе эти проблемы встречаются в его учении о «мудрости» (в «Метафизике») и «сверхчеловеке» (в «Этиках»). Раскрытие этого единства с позиций философии избранности и поможет нам понять аристотелевскую мысль как своего рода модернистского продолжения общей элитологии Платона.
За основу аристотелевского учения об особенностях «склада души» человека элиты мы возьмем достаточно известное его высказывание из первой книги «Политики», где он говорит буквально следующее: «Человек по природе своей есть существо политическое, а тот, кто в силу своей природы, а не вследствие случайных обстоятельств живет вне государства, — либо недоразвитое в нравственном смысле существо, либо сверхчеловек».[248] По всей видимости, сама идея о сверхчеловеке была заимствована им у его Учителя («Горгий») и заключалась в том, что отдельные люди по степени знатности, богатства, а главное, в силу полученного прекрасного образования имеют больше возможностей для реализации своих дарований, чем остальные, лишенные этих возможностей люди.[249]
С предельной ясностью это учение об эзотеризме знаний, как интеллектуальной и духовной избранности человека элиты, проявилось в переписке Аристотеля с его самым знаменитым учеником — македонским царем Александром Великим. В одном из писем, дошедшем до нас в изложении Плутарха, Александр упрекал своего учителя за то, что тот написал некую книгу (не «Метафизику» ли!?) о тайном учении «философов-эзотеристов», в которое они оба были посвящены: «Ты поступил неправильно, — писал философу великий полководец, — обнародовав учение, предназначенное только для устного преподавания. Чем же будем мы отличаться от остальных людей, если те самые учения, на которых мы были воспитаны, сделаются общим достоянием? Я хотел бы превосходить других не только могуществом, сколько знаниями о высших предметах»? Аристотель оправдывался тем, что его книга предназначена для образованных людей и «совсем не годится ни для преподавания, ни для самостоятельного изучения».[250]
Как это видно из вышеизложенного, особая духовная посвященность Аристотеля и Александра заключалась в тайных (эзотерических) знаниях, дававших возможность субъекту элиты управлять обществом. О содержании этих знаний говорить не приходится. Их реконструкция заняла бы слишком много времени. Вместе с тем, в трудах философа мы можем найти немало оговорок, характеризующих духовную сущность носителя этих знаний. Разумеется, что основу теории элитарного сознания мы находим в этическом и гносеологическом учении Аристотеля.
Проблема мудрости в «Метафизике». «Метафизика» Аристотеля начинается с достаточно примечательной фразы: «Все люди от природы стремятся к знанию» (I,1,980а,21), т. е. все мы стремимся к расширению сферы своего сознания. И далее уже во второй «Главе» философ исследует природу мудрости: «мудрый знает все, насколько это возможно, не имея знания в отдельности о каждом предмете. Далее, мы считаем мудрым того, кто в состоянии узнать вещи трудные и не легко постижимые для [простого] человека… более мудрым во всякой науке является человек более точный и более способный научать» (I,2,982а,8-15). Элемент элитизма сразу же проступает у Аристотеля как только он касается социального положения мудреца: «мудрому не надлежит получать распоряжения, не давать их, он должен повиноваться другому, а ему — тот, кто менее мудр» (Там же, 15–19).
