в них признак гениальности.
До сих пор у Фурье комментаторов и толкователей было больше: наверно, потому, что на протяжении всего XX века секс все больше превращался в навязчивую идею. Говорят, широкая публика вновь проявляет признаки духовной жажды. Это утверждение мне представляется несколько преждевременным; мне представляется, что сегодня сексуальные потребности гораздо более насущны, чем потребности духовные; но если предположить, что когда‐нибудь они получат удовлетворение, а следственно, настанет черед проявиться потребностям духовным, тогда интересно будет вновь обратиться к Конту. Ибо его истинная, центральная тема – это религия; и сказать, что он выступает здесь новатором, значит не сказать ничего.
Человек – животное общественное; этот факт лежит в основании всей системы Конта, и его всегда следует иметь в виду, если мы хотим попытать счастья и разобраться в его рассуждениях. Конт с почти исчерпывающей полнотой рассматривает социальные институты рода человеческого, их становление и различные способы устройства: собственность, семья, система производства, образование, наука, искусство – ничто не ускользает от его изящной систематизации. Однако из всех структур, порожденных обществом и, в свою очередь, становящихся его основанием, наиболее важной, наиболее характерной и наиболее подверженной опасности ему представляется религия. По мнению Конта, человека можно довольно точно определить как общественное животное религиозного типа.
До него в религии видели главным образом систему объяснения мира; все остальное более или менее вытекало из этого. Конт одним из первых почувствовал, что эта система непоправимо изношена, и также одним из первых понял, что основания общественного миропорядка, лишившись главной своей опоры, в свою очередь, рухнут. Он одним из первых понял, что рациональное объяснение мира должно несколько обуздать свои притязания, и, безусловно, стал первым, кто попытался дать социальному миру новое религиозное основание.
Сказать, что он потерпел неудачу, значило бы не сказать ничего; у позитивистской религии было несколько адептов, очень маленькая группка, а затем она угасла. Подобный провал у философа, не намеренного ограничиваться одной лишь сферой умозрительных построений, но собиравшегося создать нечто практическое и действенное, причем в самое короткое время, не может не вызывать вопросов.
Конт прекрасно понял, что религия, с одной стороны, вписывается в систему мира, приемлемую для разума, но с другой – призвана объединять людей и регулировать их поступки (на этом этапе нет ничего лучше, чем обратиться к его тексту и его собственным словам); он предусмотрел и таинства, и церковный календарь. Быть может, он не уловил, насколько глубоко желание бессмертия, заложенное в человеке: пассажи, в которых он, сам подняв этот вопрос, сворачивает разговор на молитвы, весьма увлекательны; не имея, возможно, времени перечитать сам себя, он оставил в своей философии нечто вроде зародыша сомнения. Абстрактное бессмертие, заложенное в человеческой памяти, как бы то ни было, перестало быть убедительным для людей его времени – не говоря уж о нашем: они жаждали более материального обетования вечной жизни. Предположим, в самом деле, что предпосылки контовской системы реализованы – на что понадобится, быть может, несколько веков. Предположим, что теизм во всех его видах угаснет, материализм обесценится, а позитивизм утвердится как единственно пригодный для научной эпохи образ мысли.
Предположим, кроме того, что “незаменимость и уникальность” человека будет признана пошлым вымыслом, а его общественный характер оценен во всей полноте и принят во внимание. Предположим, что все это перестанет быть предметом споров, столкновений и неприятия, но будет объективной оценкой, таким же предметом консенсуса, как в наши дни – результаты генетики. В чем мы хотя бы на шаг продвинемся вперед в утверждении общей для всех религии? Чем, собственно, мысль о человечестве или Верховном Существе станет более привлекательной для людей? И что может побудить их, сознающих, что каждый из них исчезнет, довольствоваться своей причастностью к этому чисто теоретическому фетишу? Кто, наконец, может проявлять интерес к религии, не гарантирующей от смерти? На все эти вопросы Конт не дает ответа; вполне вероятно, что ответа и не существует. Утверждение физического бессмертия средствами новых технологий есть, безусловно, необходимый переходный этап, после которого религия вновь станет возможной; но Конт дает нам почувствовать, что эта религия, религия для бессмертных, останется почти столь же необходимой.
Я нормальный
Нормальный писатель [57]
Если я ничего не путаю, это произошло весной 1992 года. Только что вышел мой первый сборник стихов “Погоня за счастьем”. Мы с Жаном Риста обедали в пиццерии в Иври-сюр-Сен. Он подлил мне вина, а потом с робкой улыбкой сообщил, что входит в состав жюри премии. Литературной премии, ну да, конечно. Премии Тристана Тцара, если быть точным. Так вот, соглашусь ли я ее принять, если вдруг?.. Разумеется, ничего еще не решено; что касается лично его – к чему скрывать? – “ну, ты же знаешь, что я думаю о твоей работе…”. Церемония награждения очень симпатичная, это в Обиньи-сюр-Нер, в департаменте Шер; будут виноделы, члены департаментального совета, мэр, близкий к правым… короче, жизнь как она есть. Будет даже один сенатор – если сумеет вырваться. Но если я откажусь, это будет страшно неудобно, очень нехорошо, ладно, не будем об этом. В любом случае это никак не повлияет на наши отношения, ни в каком смысле.
Ну, конечно, Жан, не вопрос. Литературная премия? В добрый путь. А там, глядишь, будет приятный сюрприз.
Минуло четыре года. Мой второй сборник стихов “Смысл борьбы” вышел не то в апреле, не то в марте. Эпизод вроде бы имел место в октябре, хотя я не уверен (может, меня настигает старческое слабоумие?). Зато точно помню: это был телефонный разговор, а в роли Жана Риста на сей раз выступал Фредерик Бегбедер. Он хотел проголосовать за меня, я это почувствовал, но его одолевало беспокойство. Что, если, получив премию, я не выдержу и свихнусь? Брошу литературу, сожгу свои рукописи и удалюсь в ашрам в Чили?
Да нет же, Фредерик, конечно нет. У меня все под контролем; кроме того, меня консультирует Лидия Сальвер, которая написала роман “Власть мух”, – по профессии она психиатр. Я пребываю в ясном сознании, мои мыслительные процессы протекают как положено, с чувством ответственности все обстоит скорее неплохо. Лидия может это засвидетельствовать, если надо – под присягой.
К премии Тристана Тцара прилагался чек на пять тысяч франков (от издательства “Белен”), 50 бутылок сансерра (белого и красного) и трехлитровая именная бутыль белого сансерра. К премии “Флор” прилагался чек на 40 тысяч франков (от кого?) и 365 бокалов пуйи-фюме по 250 миллилитров (на этот раз именным был бокал).
