Два дня спустя, в час ночи, я получил записку от российского посла, в которой содержалось следующее: «Господин граф, я только что узнал, что вы осмелились представить сейму проект, о котором я ничего не знал и который может только помешать работе сейма, прерывая обсуждения того вопроса, который должен быть целью заседаний. Таким образом, я заявляю вашему превосходительству, что если вы не напишете немедленно маршалку сейма о том, что отзываете ваш прекрасный проект, я через час отдам приказ о наложении секвестра на все ваши земли.
Составлено в Гродно, 19 июня 1793 года.
Подписал Сиверс».
Трудно представить себе то впечатление, которое произвела на меня эта записка, – я никак не мог ожидать подобного после того разговора, который я имел с послом в Варшаве.
Ничего ему не отвечая, я тут же написал маршалку сейма, графу Белинскому. В записке содержалось только следующее: «Господин маршалок, я посылаю вам сообщение, которое только что получил. Я не могу и не должен отзывать проект, который я предложил сейму. Вам решать, что следует предпринять в этом случае, опираясь на законы, предписанные Вашим постом».
На следующий день я отправился к послу и, не входя ни в какие объяснения по поводу полученной от него записки, заявил ему, что мое здоровье нуждается в поправке и потому я полагаю нужным удалиться на некоторое время в свою деревню в окрестностях Варшавы. Серьезных возражений я от него не услышал, но вынужден был обещать ему, что вернусь в Гродно, как только мне позволит здоровье, затем немедленно уехал со всей своей семьей.
Продолжу свои дневниковые записи о том, что касается лично меня, и расскажу о том, что было после моего возвращения в Гродно, через несколько недель, а пока продолжу повествование о ходе работы сейма.
В мое отсутствие ассамблея сейма, находясь под давлением и угрозами, оказалась в большом затруднении. Ее участники не могли более откладывать назначение комиссии для переговоров с российским послом, но надеялись, что смогут избежать необходимости уточнять вопрос, по которому посол требовал назначения депутатов. Ограничились тем, что дали им инструкции, которые не могли скомпрометировать ассамблею.
Им поручали лишь вступить в переговоры по заключению договора об альянсе между Польской Речью Посполитой и Россией, который имел бы под собой прочные и незыблемые основания, обеспечил бы двум договаривающимся сторонам взаимные выгоды и взаимно гарантировал бы им независимость и неприкосновенность их владений. Комиссии не позволялось обсуждать никакой другой предмет, и все ее члены обязаны были принести клятву «sub fide, honore et conscientia»[21] строго соблюдать эти инструкции и добавить, что они не получали и никогда не получат от кого бы то ни было никакого предложения или обещания.
Итак, король и ассамблея сейма имели достаточно смелости, чтобы явно отклонить предложение российского посла, давая депутатам инструкции, которые никоим образом не отвечали его намерениям и ожиданиям. Так почему тот же король не последовал данному ему совету – при самом открытии сейма сплотить всех в единодушном решении не обсуждать никакой вопрос, касающийся свободы, независимости и гражданских прав поляков, так же как и неделимости их родины?..
Я повторяю снова, так как не могу отделаться от этой мысли, что эта решительная мера, возможно, не смогла бы переменить решение русского двора и предотвратить раздел Польши, но она защитила бы польскую нацию от того унижения, которым ее покрыли, а короля и членов сейма – от упреков современников и от обвинений потомков.
Сиверс, обманутый в своих ожиданиях, удивленный этим сопротивлением и раздосадованный тем, что не имеет достаточного влияния на сейм, чтобы дать депутатам те инструкции, которые нужны ему, разразился выпадами против всей ассамблеи. Перемежая лесть угрозами, он приказал казначею Короны не выплачивать более королю суммы, назначаемые ему из казны. Раздражение посла еще более усилилось, когда многие члены сейма тут же объединились, чтобы предложить королю пятьсот тысяч польских флоринов из собственных средств, которые он, однако, не согласился принять.
Обозленный Сиверс дал волю своему гневу и наложил секвестр на собственность многих членов сейма и, среди прочих, на великих маршалков Короны и Литвы за то, что заседания сейма не проводились при закрытых дверях, как он того требовал.
Несколько дней спустя он приказал арестовать нескольких нунциев в их собственных домах, но эта насильственная мера не произвела того впечатления, на которое он рассчитывал, так как все остальные члены сейма отказались отправиться на заседание и принимать участие в дальнейших обсуждениях. Они заявили, что сейм не является свободным и после таких насильственных мер заседаний не будет до тех пор, пока арестованные нунции не будут отпущены на свободу.
Более того, они составили акт, которым принесли торжественное обещание считать работу сейма прерванной при первом же допущенном аресте. Они также выразили манифестом протест против давления, оказываемого иностранными государствами на представителей свободной и независимой нации без уважения к их священным правам.
Сейм распорядился, чтобы этот манифест был включен во все акты, чтобы его передали всем иностранным дворам и чтобы его официально вручили, через канцлеров, послу Сиверсу. Однако некоторые противники нашли способ помешать включению манифеста в акты и довели его до сведения Сиверса полностью. Тот, вероятно, прочел манифест частным образом, но канцлеры сообщили его и официально, так что послу пришлось раскаяться в крайних мерах, которые он применил. Его сожаления были тем более искренними, что, при его увлекающемся и вспыльчивом характере, он не был, в сущности, злым.
Впрочем, был и другой мотив, более весомый, чем раскаяние, который повлиял на сознание Сиверса и заставил его пожалеть о том, что он не применил более мягкие и примирительные меры воздействия на работу сейма. Он понимал, что для получения согласия сейма на раздел страны ему нужно такое национальное собрание, которое бы имело хотя бы видимость свободного волеизъявления. Ему важно было, чтобы заседания продолжались, и, чтобы добиться этого, нужно было отменить арест нунциев и вернуть их на заседания сейма. Но та мягкость и умеренность, которую он проявил, пойдя навстречу пожеланиям протестующих, сопровождалась еще более сильными угрозами: если сейм под каким бы то ни было предлогом позволит себе еще одну отсрочку, то вся территория Речи Посполитой будет занята.
В своей ноте от 11 июля посол выразил негодование по поводу предыдущего заседания, на котором, как он высказался, беспокойная и скандальная фракция изъяснялась в тоне, от которого слишком пахло якобинством революционного сейма 3 мая. Он выражал удивление, что в полномочиях депутатов была упомянута Тарговицкая конфедерация, которая должна была прекратить свою деятельность с началом работы сейма и должна быть распущена в соответствии с пожеланием Е[е] В[еличества] императрицы. Следовательно, он счел себя обязанным объявить, что имея дело с чрезвычайным сеймом, свободным и признанным самим по себе конфедерацией, он не признает полномочия, в которых упоминается так называемая Тарговицкая конфедерация.
Кроме того, узнав, что членов комиссии хотят заставить принести клятву, чтобы исключить коррупцию, посол заявил, что рассматривает это как личное оскорбление. По его мнению, такая клятва также покрыла бы позором столь блистательное собрание: это означало бы, что оно предполагает в своей среде лиц, которые могут быть подозреваемы в коррупции.
Наконец он потребовал, чтобы «комиссия была созвана на следующий же день, 12 июля, чтобы, не теряя времени, начать переговоры с ней. В ином случае он будет вынужден устранить подстрекателей и возмутителей мира и спокойствия, настоящих врагов своей родины, являющихся единственным препятствием законному ходу работы сейма: он потерял около четырех недель драгоценного времени, чтобы сделать то, что можно было сделать за четыре дня, и этой медлительностью лишь усугубил трудности, нависшие над нацией, – и это вместо того чтобы отныне обеспечить ей надежный мир и спокойное, прочное существование».
15 июля посол направил сейму еще одну ноту, чтобы сообщить, что «на втором заседании комиссия представила ему краткое изложение своих дискуссий, в котором говорилось о том, что она не имеет права переходить границы полномочий, которые даны ей инструкциями, и просит посла довести результат ее дискуссий до Ее императорского величества, чтобы ожидать затем ее милостивого решения. Он вынужден дать отрицательный ответ на эту просьбу. Кроме того, он обратился непосредственно к сейму, чтобы объяснить ему срочную необходимость наделить комиссию полномочиями, достаточными для подписания договора в том виде, в котором он составил этот проект, без внесения в него малейших изменений». Посол добавил при этом, что тогда он немедленно будет наделен полномочиями для обсуждения и заключения с Речью Посполитой договора об альянсе и тесном союзе, а также торгового договора к взаимной выгоде обеих наций.
