Французам удается завербовать два десятка басков, опытнейших горцев-проводников, которые после тяжелых боев закрепляются на узкой платформе на расстоянии восьмидесяти метров от замка. В ноябре королевская армия получает значительное подкрепление. К тому же в лагерь осаждающих прибывает из Альби епископ Дюран. Это помощь скорей техническая, нежели духовная, так как епископ известен как прославленный конструктор осадных машин; он строит их, и вскоре они вступают в дело. Но для осажденных ситуация пока не безнадежна, поскольку ночью в крепость пробирается Бертран де ла Баккалария, военный инженер, как определили бы его сейчас, благодаря которому между осажденными и осаждающими начинается диалог камнеметных механизмов.
Зима для осажденных оказалась исключительно тяжелой, многие защитники крепости были убиты, а редкие подкрепления не восполняли потерь. Стиснутые на небольшом пространстве в несколько сот квадратных метров, осажденные испытывают безмерную усталость от многомесячных боев. Их командиры неоднократно посылали гонцов к графу Тулузскому, задавая вопрос, хорошо ли идут дела. Ответ они неизменно получали утвердительный, хотя непонятно было, что имеется в виду — то ли подготовка к новому восстанию, то ли организация помощи или же переговоры.
И тут используется самое опасное оружие — военная хитрость. В одну из долгих зимних ночей группа легковооруженных волонтеров, которых вел баскский проводник, знавший тайный проход, поднимается по неприступной скале, вводит в заблуждение дружескими словами часовых и, предприняв неожиданную атаку, вырезает защитников восточной башни. Проход был настолько опасным, что наутро французы признавались — при дневном свете ни за что не отважились бы пройти этим путем. С этого времени положение осаждающих ухудшается, тем паче что епископ Дюран смонтировал неподалеку от стен Монсегюра новую машину, которая непрерывно мечет восьмидесятифунтовые камни. Комендант крепости Пейре Рожеде Мирпуа отдает приказ спрятать сокровища церкви катаров. Два альбигойца, Матье и Пейре Бонне, укрывают золото, серебро, pecuniam infinitam[77] в безопасном месте.
Несмотря на то что положение запершихся в крепости альбигойцев безнадежно, они не сдаются и отбивают атаки французов. Хронист крестоносцев Гильом де Пюилоран пишет: «Отдыха осажденным не давали ни днем, ни ночью». Комендант крепости пытается организовать помощь извне. Корбарио, предводитель двадцати пяти арагонских сорвиголов, которые в современной армии составляли бы отборное подразделение коммандос, обещает прорваться через линию осаждающих и отбить захваченную французами восточную башню, а также уничтожить осадные машины. Однако кольцо осаждающих войск настолько плотное, что арагонцы вынуждены отказаться от своих намерений. Комендант решается на отчаянную ночную вылазку. Бой идет над пропастью, в которой нашли смерть многие из сражающихся. К рассвету битва перемещается к стенам крепости, на которых бок о бок с рыцарями стоят их сестры и дочери. Контратака французов отбита большой кровью. И вот после ночи, исполненной криков раненых, стонов умирающих и воплей падающих в пропасть, со стены Монсегюра протрубил рог. Раймунд де Перелла и Пейре Роже де Мирпуа едут в лагерь неприятеля для переговоров. После девятимесячной осады Монсегюр капитулирует.
Победители так изнурены, что принимают большинство предложенных условий, которые, как оказалось, выгодны для осажденных. Защитники Монсегюра удерживают крепость еще в течение двух недель (чтобы отпраздновать приходящийся на середину марта альбигойский праздник). Гарнизону прощаются прошлые вины, в том числе даже убийство в Авиньонете. Воины выходят из крепости с оружием и имуществом, правда, им предстоит пройти через следствие инквизиции, но применены к ним могут быть только легкие наказания. Другие же лица, находящиеся в крепости, останутся на свободе, если отрекутся от ереси, в противном случае их ждет костер. Крепость перейдет королю Франции.
После подписания 2 марта 1244 года условий капитуляции в крепости воцарился долгожданный мир, начались пятнадцать дней свободы перед смертью, пятнадцать дней прощания тех, кто вместе с весенним ветром сойдет в долину, с теми, кого поглотит пламя костра. Величайшее уважение вызывает тот факт, что в течение двухнедельного перемирия, предшествовавшего сдаче крепости, шесть женщин и одиннадцать мужчин перешли в веру катаров, что означало выбор мученической смерти (мученики искореняемых религий не удостаиваются канонизации).
16 марта 1244 года в Монсегюр входят французские воины, епископы и инквизиторы. Раймунд де Перелла, один из руководителей обороны крепости, прощается навсегда с женой и младшей дочерью, которых ждет костер. Впрочем, такие же прощания происходили во многих разлучающихся семьях.
У подножья горы, на том месте, которое сейчас называется Крамач (от les crémats — сожженные), солдаты устраивают огромный костер. В эту пору года с сухим деревом сложно, потому вместо эшафота, пространство под которым забивается хворостом и на котором устанавливаются столбы, чтобы привязывать к ним приговоренных, победители строят палисад с уложенными внутри него вязанками хвороста. В эту чудовищную ограду загоняют закованных альбигойцев. Источники сообщают цифру: двести человек — женщин и мужчин. Палисад поджигают с четырех сторон. Туда же бросают больных и раненых. Жар от костра настолько силен, что присутствующие вынуждены отойти. Песнопения монахов перемешиваются с воплями умирающих.
Ночью, когда на костре еще тлеют людские тела, по веревке, сброшенной вдоль отвесной южной стены, спускаются трое альбигойцев, укрывавшихся в подземельях Монсегюра. Они уносят остатки сокровищ, священные книги и свидетельство мученичества.
Тяжелый, тошнотворный дым сползает в долину и развеивается в истории.
Высокий суд!
В этом процессе, который тянется уже шесть с половиной столетий, у защиты задача не из легких. Мы не можем еще раз вызвать обвинителей, свидетелей, а также обвиняемых, тела которых поглотил огонь, а прах развеяли ветры. Внешне все говорит против них. Обвинитель выложил на стол кипу документов, так что непредубежденный читатель может воссоздать поистине омерзительную картину преступлений и пороков обвиняемых и найти убедительные доказательства их вины. Да, убедительные, потому что именно они сами выдвигают против себя тягчайшие обвинения. Нашей задачей будет подвергнуть сомнению достоверность этих документов и побудить вас, господа судьи, читать их не дословно, побудить вас понять основу, механизм и методы следствия. Потому нам придется обратиться к событиям, предшествующим тому стылому сумеречному вечеру, когда подожгли костер. На нем сгорели Великий магистр ордена тамплиеров Жак де Моле и приор Нормандии Жоффруа де Шарне. Время и место казни: 18 марта 1314 года, маленький островок на Сене в границах Парижа. Единственная милость, которой удостоились приговоренные: им дозволили умирать, обратись лицами к белым башням собора Нотр-Дам. Последние слова: «Тела принадлежат королю Франции, но души — Богу».
Последние слова, как правило, не вызывают энтузиазма у экспертов. Историки не верят в их подлинность. Но ценность их в том, что они являются продуктом массового сознания, а также попыткой синтеза, определением судьбы. Для начала прошу Высокий суд принять к сведению также и это ненадежное свидетельство.
А сейчас попробуем вкратце реконструировать историю ордена тамплиеров.
Среди крестоносцев, отправившихся в 1095 году на завоевание Святой Земли, был немолодой дворянин из Шампани, о котором вскоре мы поговорим подробней. Известно, что поход этот закончился взятием Иерусалима в 1099 году и созданием королевства. Однако немногие западные рыцари остались в Палестине. Большинство из них, устав от раздоров и ратных трудов, возвратились домой. Судьба молодого Иерусалимского королевства, окруженного морем иноверцев, оказалась под вопросом. Чтобы сохранить этот островок, нужно было не только укреплять стены крепостей, но и создавать новое общество. Этот старый метод греческих и римских колонизаторов имел апологета в лице капеллана Балдуина I{181} по имени Фуше Шартрский{182}. Он писал: «Мы, бывшие людьми Запада, стали людьми Востока… Те, кто жил в Реймсе или Шартре, теперь стали гражданами Тира и Антиохии; мы уже забыли место своего рождения, а многие и не знают его. Одни из нас владеют в этой стране поместьями и домами, которые передадут по наследству потомкам. Другие женились на женщине, которая не является их единоплеменницей, но происходит из Сирии или Армении, а то и на сарацинке, принявшей благодать крещения. Один обрабатывает свой виноградник, другой — поле; многие говорят на разных языках, но уже начинают понимать друг друга; тех, кто у себя в стране был беден, Бог сделал богатыми; тем, у кого не было даже дома, Бог дал во владение города. Так для чего же им возвращаться на Запад, если так хорошо на Востоке?» Текст знаменательный, даже если отбросить то, что является в нем официальной пропагандой.
