её готовности к переговорам, вернуться в мировое сообщество в качестве полноправного его субъекта и обещала политическое единство: «Германия восстанавливается как единое государство. Тем самым кладётся конец расколу Германии, и единая Германия получает возможность развиваться в качестве независимого, демократического и миролюбивого государства». Предполагалось в течение года вывести из Германии вооружённые силы оккупирующих держав, предоставить всей Германии демократические права, обеспечить свободную деятельность демократических партий и организаций, свободу деятельности для бывших нацистских элит, за исключением тех, кто отбывает наказание по суду, но запретить при этом антидемократическую и несущую угрозу миру деятельность. Рассматривалось даже воссоздание и вооружение немецкой армии. Единственным условием, наряду с демократической и пацифистской ориентацией государства, было следующее: «Германия обязуется не вступать в какие-либо коалиции и военные союзы, направленные против любой державы, принимавшей участие своими вооружёнными силами в войне против Германии» [175].
По сути дела, это предложение не имело себе равных. Но Запад, в первую очередь К. Аденауэр, не был готов пойти на такой шаг, и даже не попытался выяснить, насколько серьёзны были намерения советской стороны и как далеко было готово пойти другое немецкое государство на пути к тому, чтобы дать согласие на своё упразднение. Сегодня серьёзность намерений Сталина обсуждается преимущественно в контексте холодной войны и её значения для последующих десятилетий, и именно эту серьёзность и подвергают сомнению. Но никто не попытался в ней удостовериться или же её подвергнуть здравому анализу. Аденауэровская политика силы способствовала тому, что объединение состоялось. Существование иных путей, кроме тех, которые привели к объединению Германии в 1989–1990 годах, не вызывает сомнений. Однако объединение произошло на условиях Запада и без каких-либо компромиссов.
1952 год ещё раз подтвердил, что ГДР была в высшей степени зависима от советской власти. Когда страна прекратила своё существование, некогда ближайшее доверенное лицо советской власти посол Пётр Абрасимов резко и метко прокомментировал это событие: «Строго говоря, ГДР можно сравнить с гомункулом из советской реторты. Наше влияние было беспримерным. Почти половина товарооборота ГДР приходилась на СССР. Без наших нефти и газа, металла и хлопка ГДР и года не смогла бы просуществовать. В ГДР находилось остриё ударного клина советской армии. Консультанты из КГБ, а их было более чем достаточно, присматривали за своими коллегами. Бдительно следили также за Национальной народной армией – консультанты из СССР были повсюду, даже среди командиров дивизий» [176].
За закрытыми дверями официальные лица ГДР иногда называли Абрасимова «правящим послом». Он метко описал отношения между ГДР и «старшим братом», однако упустил из виду, что у «младшего брата» в этих отношениях тоже были свои интересы. СЕПГ и её сторонники стремились к созданию социалистического немецкого государства. После первых предупредительных сигналов, прозвучавших в 1945 году, им стало ясно, что присутствие советских «друзей», готовых идти на риск ради блага СЕПГ, необходимо. В 1953 и 1961 годах советские танки спасали власть СЕПГ, а поставки советских товаров и кредиты позволяли союзникам СССР сглаживать худшие последствия кризисов.
Однако справедливости ради следует отметить, что некоторые недостатки социализма в ГДР в меньшей степени являются следствием уступчивого характера немецких товарищей, и в большей – самонадеянности и недальновидности советских партнёров. Это касается как уже упомянутой оккупационной политики с её практикой демонтажа системы государственного управления, так и грубого поведения советских солдат непосредственно после освобождения, на что уже сетовал Геррнштадт. Не раз случалось, что солдаты «теряли самообладание» и насиловали немецких женщин и девушек. Впрочем, как показала в своём исследовании, опубликованном в 2015 году, историк Мириам Гебхардт, подобное происходило и в западных оккупационных зонах (за это заявление она подверглась критике со стороны прессы и своих коллег). Верно и то, что советское руководство и командиры на местах, как правило, беспощадно наказывали провинившихся в чём-либо солдат, вплоть до вынесения смертных приговоров.
Сексуальное насилие как неотъемлемый спутник войны со временем стало предметом очень внимательного рассмотрения. Этот аспект принято затрагивать и при обсуждении якобы «противоестественного» освобождения, совершённого Советским Союзом. Со временем показатели, отражающие число жертв изнасилований, стали расти без каких-либо серьёзных оснований. Лишь недавно, как уже упоминалось, историк Мириам Гебхардт в рамках проведённого ею тщательнейшего исследования исправила эту несправедливость, рассмотрев вопрос объективно [177]. Выводы Гебхардт звучат саркастически: «По меньшей мере 860 000 женщин (а также довольно много мужчин) (были) изнасилованы в послевоенный период. По меньшей мере 190 000 из них, а возможно, и более, стали жертвами сексуального насилия со стороны американских военнослужащих, остальные были изнасилованы британскими, бельгийскими или французскими солдатами. Об этих жертвах никогда не говорят. Подобно тому, как ГДР замалчивала преступления “старшего брата”, западногерманское общество скрывало посягательства демократически настроенных освободителей. Образ женщин, изнасилованных красноармейцами, служил интересам идеологии – будучи признанным жертвой, он стал свидетелем обвинения в конфликте Востока и Запада. Женщин, ставших жертвами агентов разведки, британцев или французов, нередко ждало одно презрение» [178].
Советские политики редко беспокоились о том, к чему приведут их распоряжения и ошибочные решения в отношении немецких товарищей, или же беспокоились о них только тогда, когда было уже слишком поздно. Причиной самого значительного кризиса в истории ГДР – восстания рабочих в июне 1953 года – стала, разумеется, не только подрывная деятельность агентов империализма и старых фашистов, существовавших и до того, и после. Нельзя доискиваться причин кризиса и в одних лишь некомпетентных действиях руководства СЕПГ, безоговорочно следовавшего предписаниям из Москвы. Причина заключалась в наличии самих предписаний.
Корейская война и ускоренная ремилитаризация на Западе заставили Советский Союз считать, что новая война в Европе неизбежна, и он стал требовать от ГДР более существенного вклада в «повышение обороноспособности». Москва ждала от ГДР радикальных шагов: организации собственной армии, подготовки соответствующего оснащения и одновременного выполнения своих обязательств перед Советским Союзом и другими союзниками в полном объёме [179]. С учётом наличествующих ресурсов это было невозможно осуществить за короткий срок. Всё произошло так, как и должно было произойти. Бюрократия, режим жёсткой экономии, ухудшение и без того не слишком благополучного положения рабочих и крестьян подогрели те волнения и недовольство, которые вылились в события 17 июня. Тактические просчёты советского руководства, пожелавшего после смерти Сталина переломить ситуацию и в одночасье принудить СЕПГ к «новому курсу», способствовали эскалации конфликта. «Покоя и порядка» удалось добиться только с помощью советских танков.
Когда вышеупомянутый П. Абрасимов подчёркивал зависимость ГДР от Москвы, он просто забыл о том, что СССР нуждался в ГДР не только как в районе сосредоточения и развёртывания самой большой группировки Советской армии – Западной группы войск. Также он не упомянул и того факта, что, хотя в экономических отношениях
