Не колеблясь я откровенно сказал ему, что мы будем соблюдать нейтралитет и что, по моему мнению, это было бы в интересах обоих враждующих государств, поскольку тогда им не пришлось бы беспокоиться за снабжение продовольствием принадлежащих той и другой стороне островов Вест-Индии. Кроме того, в этом случае Англия избежала бы тяжелой сухопутной войны на нашем континенте, которая могла подорвать ее способности успешно действовать на других театрах. Действительно, в соответствии с нашим договором мы обязаны принимать в наших портах французские боевые корабли с их призами и не допускать в свои порты призы, захваченные у нее противником. Кроме того, имеется статья, в соответствии с которой мы гарантировали Франции неприкосновенность ее владений в Америке и из-за которой мы можем быть втянутыми в войну, если они подвергнутся нападению. «Тогда война неизбежна, – сказал он, – потому что они наверняка подвергнутся нападению». В Мадриде Листон приблизительно в это же время задавал те же самые вопросы Кармайклу.
Затем французское правительство объявило о решении создать наблюдательный лагерь в Живе, начало вооружать свой флот и назначило Байи де Сюффрена своим главнокомандующим на морях. Кроме того, Франция вступила в тайные переговоры с Россией, Австрией и Испанией о создании четырехстороннего союза. Подойдя к границам Голландии, герцог Брауншвейгский послал несколько своих офицеров в Живе разведать обстановку и доложить ему о ней. Позднее он сказал, что, «если бы там было даже лишь несколько палаток, он не пошел бы дальше, потому что король просто не собирался ради своей сестры начинать войну с Францией». Но, не обнаружив там ни одной роты, он смело вторгся в страну, стал быстро захватывать город за городом и двинулся на Утрехт. Штаты назначили своим главнокомандующим рейнграфа Залма, принца, лишенного талантов, мужества и принципов. Он мог бы долго удерживать Утрехт, но сдал его без единого выстрела, а сам буквально бежал и спрятался так хорошо, что в течение нескольких месяцев о нем вообще ничего не было известно. Затем был атакован и взят Амстердам. Тем временем переговоры о четырехстороннем союзе успешно продолжались.
Но, несмотря на секретность, с которой их пытались вести, о них узнал Фрейзер, поверенный в делах Англии в Санкт-Петербурге, который тотчас же уведомил об этом свой двор и предупредил Пруссию. Король сразу понял, в каком бы он очутился положении, попадись он в когти Франции, Австрии и России. В большом смятении он умолял Лондонский двор не оставлять его. Для оправдания и умиротворения он послал в Париж Альвенслебена. Желая уладить дело, Англия возобновила переговоры через герцога Дорсета и Идена. Архиепископ, который содрогался при мысли о войне и предпочитал отказаться от требований миром, нежели настаивать на них силой оружия, принял их с распростертыми объятиями, вступил в переговоры в самом сердечном духе; в результате в Версале были подготовлены, а затем отосланы для утверждения в Лондон декларация и контрдекларация. После утверждения в Лондоне в час ночи 27 числа они были доставлены в Париж и той же ночью подписаны в Версале. В Париже рассказывали, что г-н де Монморен pleuroit сотте ип enfant, когда он был вынужден подписать контрдекларацию – столь велика была его печаль в связи с позорным предательством патриотов после столь торжественных заверений в покровительстве и полной поддержке. Власть принца Оранского была восстановлена и теперь стала королевской. Очень многие патриоты эмигрировали. Все они были смещены со своих должностей, многие изгнаны, а их имущество конфисковано. Их приняла Франция и некоторое время поддерживала своей щедростью. Так пала Голландия, обреченная из-за предательства ее главы превратиться из уважаемой и независимой страны в английскую провинцию; точно так же пал и штатгальтер, занимавший высокое положение первого гражданина свободной республики, теперь он стал раболепным наместником иностранного монарха. И произошло это в результате простого запугивания и демонстраций. Ни одна из сторон – ни Франция, ни Англия, ни Пруссия – в действительности не собирались воевать за интересы принца Оранского. Но в результате эффект их действий оказался равным последствиям реальной и решительной войны.
* * *
Наша первая попытка установить федеративное правительство в Америке, как оказалось, на деле не достигла цели. Во время войны за независимость, когда присутствие внешних врагов сплачивало нас, а предпринимавшиеся ими действия постоянно заставляли нас быть начеку, дух народа под влиянием опасности как бы и сам дополнял наши «Статьи Конфедерации», вдохновляя людей на самостоятельные дела независимо от того, предписывалось это ими или нет. Но после восстановления мира и безопасности, когда каждый занялся нужной и полезной деятельностью в своей сфере жизни, на призывы Конгресса стали обращать меньше внимания. Основной недостаток «Статей Конфедерации» заключался в том, что Конгресс не имел права взаимодействовать с народом непосредственно или через назначенных им официальных лиц. В его власти было только просить о содействии, и эти запросы направлялись в различные легислатуры. Выполнение этих запросов основывалось лишь на моральных принципах долга. Фактически это давало возможность любой легислатуре отклонять любые предложения Конгресса. На практике это делалось настолько часто, что федеральное правительство оказывалось парализованным в своих действиях и неспособным решать основные задачи, особенно в финансовых и международных вопросах. Отсутствие разделения законодательной, исполнительной и судебной функций также вело к негативным последствиям на практике. Тем не менее такое положение дел позволяло предсказать счастливое будущее нашей конфедерации, ибо народ благодаря своему здравому смыслу и доброй воле как только осознал несовершенство своего первого союзного соглашения, вместо того чтобы предоставить его исправление на долю восстания и гражданской войны, единодушно согласился избрать делегатов на генеральный конвент. Собравшись мирным образом, они должны были выработать соглашение о такой конституции, которая «обеспечит мир, справедливость, свободу, всеобщую безопасность и всеобщее благосостояние».
Конвент собрался в Филадельфии 25 мая 1787 г. Заседания его проходили при закрытых дверях и все держалось в тайне вплоть до завершения работы 17 сентября, когда были опубликованы результаты его работы. В начале ноября я получил экземпляр конституции. Я прочитал и изучил ее положения с большим удовлетворением. Точно так же как ни один член конвента и, вероятно, ни один гражданин Союза не одобрил ее целиком, так и я обнаружил статьи, вызвавшие у меня возражения. Отсутствие ясно выраженных, четких положений, гарантирующих свободу вероисповедания, свободу печати, свободу личности, находящейся под постоянной защитой Habeas corpus, и суда присяжных как по гражданским, так и по уголовным делам – все это вызвало у меня беспокойство. Я совершенно не одобрял возможности пожизненного переизбрания президента. В письмах к моим друзьям, в особенности к г-ну Мэдисону и генералу Вашингтону, я откровенно изложил то, с чем я согласен и против чего возражаю. Как обезопасить добро и исправить зло – вот в чем состояла трудность. Передача этого документа на рассмотрение нового конвента могла бы поставить его под угрозу в целом. Сначала я подумал, что первые девять штатов должны одобрить конституцию безоговорочно, и таким образом обеспечить сохранение того, что было в ней хорошего, а остальные четыре – принять ее при предварительном условии внесения определенных поправок. Однако был найден лучший путь – принять ее в целом, полагаясь на то, что здравый смысл и честные намерения наших граждан внесут в нее те изменения которые окажутся необходимыми.
Так и получилось: все штаты одобрили ее, шесть – безоговорочно, а семь – с рекомендациями о внесении некоторых поправок. Были приняты поправки, касающиеся печати, религии, суда присяжных и ряда других вопросов большой важности. Но вопрос о Habeas corpus был оставлен на усмотрение Конгресса, а поправка, направленная против переизбрания президента, не вносилась. Мои опасения на этот счет основывались на понимании важности этой должности, тех ожесточенных разногласий, которые могли бы возникнуть среди нас, если бы она стала пожизненной, и на опасности вмешательства с помощью денег или оружия со стороны иностранных государств, для которых выбор американского президента мог бы представлять интерес. В истории есть масса таких примеров: например, римские императоры, римские папы, если они были более или менее значительными фигурами, германские императоры, польские короли и берберские беи. В феодальной истории и в недавних примерах, в частности в случае со штатгальтером Голландии, я также видел, как легко пожизненные должности превращались в наследственные. Поэтому я хотел, чтобы президент избирался на семь лет и не мог быть переизбран снова. Я считал, что этого срока достаточно для того, чтобы он смог, с согласия легислатуры, осуществить и укрепить любую систему усовершенствований, которую он мог бы предложить для всеобщего блага. Но лучшей я считаю принятую ныне практику, допускающую восьмилетний срок пребывания президента на посту и предусматривающую возможность сокращения этого срока наполовину, устанавливая тем самым своего рода испытательный период.
